Накаленный воздух - Валерий Александрович Пушной

– Да, – торопливо подтвердила та, – он писал, но записка исчезла со стола. Сама. Я даже не знаю, куда.

Аркадий Константинович смотрел тупо и зло:

– Сговорились за моей спиной! – прокричал разъяренно, глянул на Скротского: – Гони стервеца!

Скротский сорвался с места.

Диана рванулась к Василию, но Аркадий Константинович перехватил дочь и резко снова усадил на стул.

Кулак Скротского ударил Василия в грудь. Тот пошатнулся. Скротский замахнулся вновь, но охранник Пантарчука встал между ними. Все произошло быстро. Скротский не успел остановиться и нанес удар в ухо охраннику. Тот охнул и ударом снизу сбил Вадима с ног. Потом вместе с водителем подхватил его под руки и вытащил из квартиры на площадку.

Василий шагнул к девушке. Аркадий Константинович преградил ему дорогу и сильно ударил по лицу:

– Не приближайся к моей дочери, стервец! Ты забыл спросить меня! Это мой дом и я здесь хозяин! В моем доме будет так, как я говорю! Она выйдет замуж за Вадима! А ты пошел отсюда!

Василий остановился. Если бы это не был отец Дианы, он бы, не задумываясь, отодвинул его с дороги, но с ее отцом в эту минуту он не знал, как поступить. И тогда вперед выступил Пантарчук, потеснив Василия:

– Не следует так сильно принуждать дочь! – спокойно сказал он отцу девушки. – Вы же отец, а ведете себя хуже отчима.

– Не вам меня учить! – крикнул Аркадий Константинович и неожиданно ударил Пантарчука. – Вон из моей квартиры!

– Нехорошо встречаете гостей, – пробасил медленно Петр, ощущая, как лицо начинает багроветь, отбил следующий удар и оттеснил отца Дианы к окну.

Диана подхватилась со стула. Василий обнял ее и вывел из комнаты.

Охранник Петра и водитель, помня о прошлом столкновении с Аркадием Константиновичем, подступили к нему с опаской, но на этот раз довольно легко справились и усадили на диван. Он бурно изрыгал проклятия на их головы до тех пор, пока не выдохся.

Василий и Диана тихо спустились вниз по лестничному маршу. Она прижималась к нему и успокаивалась, вытирая со щек слезы. Он открыл дверь подъезда, прищурился от яркого солнечного света, пропустил вперед себя девушку. Но стоило ему самому ступить на крыльцо, как сбоку из-за дверного полотна его оглоушил сильный удар. Василий едва устоял на ногах. Тут же из-за двери выскочил Вадим Скротский. Вторым ударом он сбил Василия с крыльца.

Двое сцепились в яростной схватке. Драка была жесткой. То Скротский одолевал, то Василий.

Диана в какой-то момент повисла у Скротского на плечах. Но он зарычал, легко сбросил ее с себя и сильно ударил кулаком в живот. Она упала на колени, задыхаясь и часто хватая ртом воздух.

Василий яростно сжал зубы. Словно взрыв изнутри подбросил его и обрушил на Скротского. Он опрокинул Вадима, смял, придавил к земле коленом. Его кулаки сейчас показались Скротскому железными. Его страшное лицо напугало Вадима. Испуг пробил, как игла, сверху вниз. Скротский запросил пощады.

Девушка медленно отдышалась, встала с колен и отряхнулась. Василий, с трудом остывая, выпрямился.

Вадим, сплевывая кровь с губ, поднялся на ноги и внезапно нанес Василию очередной удар.

Двое опять схлестнулись. Но вновь Скротский начал отступать. Падал, поднимался, полз, еще подхватывался, рычал и, наконец, побежал. Василий гнался за ним и не давал опомниться. Отступился лишь тогда, когда его догнала Диана и остановила. Скротский, унося ноги, затравленно оглядывался.

Диана вытерла с лица Василия кровь. Тот поцеловал ее руки. Вся эта кровь такая мелочь в сравнении с этими ласковыми руками.

Глава сорок шестая

Конец Понтия Пилата

В предпоследний год правления Тиверия кесаря прокуратор Иудеи Понтий Пилат за жестокость правления был Римом отстранен от дел и заменен Вителлием, наместником Сирии. В том же году Вителлий решительно сместил Первого первосвященника Каиафу.

Пилат находился в Ерушалаиме, когда известие об отстранении ударило его как обухом по голове. Прокуратора будто посадили задом на кол, он долго не мог прийти в себя, явно ощущая, как этот кол входил ему вовнутрь, разрывая в клочья потроха. Личный лекарь несколько дней подряд отхаживал бывшего правителя Иудеи, прежде чем тот покинул дворец Ирода Великого.

Понтий Пилат, конечно, понимал, что нет ничего вечного под солнцем, любая должность у человека временна, как временна вся жизнь человеческая. Но его поразило не то, что за его рвение Рим в итоге дал ему крепко под зад, а что сбылось предсказание Иоханана Крестителя.

Ровно десять лет пролетело со дня, как он получил должность римского наместника Иудеи. Ровно десять.

Прав оказался бродяга бездомный. Еще и в том прав, что после гибели Крестителя душа прокуратора не нашла успокоения. Голос Иоханана, его слова часто возникали в сознании Пилата, тревожили. То и дело возбуждали в нем чувство первой вины. Столько лет прошло, но ничего не забывалось. Однако еще сильнее и глубже тревога засела в нем после распятия Йешуа назорея. Это невозможно объяснить, но появилось новое ноющее чувство второй вины. Оно все эти годы неотступно преследовало Пилата. Эти два чувства трудно было чем-либо заглушить, они раздирали изнутри и висели над головой, как дамоклов меч.

Чувство первой вины за смерть собственного сына больно било по сердцу. Пилат часто просыпался в холодном поту, ворочался и задыхался, потому что глотку забивало комом рвоты, которую невыносимо было сглотнуть или выпихнуть. Один и тот же сон заполнял полушария мозга. Пилат знал его наизусть. В нем он видел, как его меч входил под ребра сыну и как сын потом корчился в кровавой луже. И Пилат не в состоянии был ничего исправить. Меч, который защищал его во всех походах, спасал в самых кровавых схватках, убил его сына.

Сейчас Понтий Пилат вспоминал слова Крестителя о том, что в последний миг жизни этот меч не защитит его самого.

Пилат глядел на свою руку. Да, это уже не была рука молодого и сильного римского воителя, но она по-прежнему твердо держала меч.

Понтий Пилат бросил руку на рукоять и потянул лезвие из ножен. Нет, здесь пророчеству Крестителя места не будет, рука не дрогнет, когда придет час схватиться с врагом.

Чувство второй вины жило в Пилате постоянно и мучило неизменно. Ведь это он распорядился жизнью Йешуа назорея. По его требованию схватили проповедника и пригвоздили заживо. Казалось бы, что в этом особенного, он привык отдавать приказы, чтобы смутьянам и ворам ломали хребты, насобачился лить чужую кровь, как воду из сосуда. Воспринимал все это, как рутинную обязанность правителя. И