Нечеловеческий фактор - Станислав Борисович Малозёмов

ладно. Пойду я передохну до отлёта. Часа полтора есть в запасе. Давай краба, Гена.

Он вышел на дорожку к гостинице, где отдыхал лётный состав, но не спешил. Сел на скамейку. Закурил. Задумался. Долго сидел. Потом поднялся, сказал вслух всего одну фразу.

— А могли бы, конечно, гробануться. Повезло. Бывает.

В гостиничном номере никого больше не было. Миша Шувалов лёг в форме на низкую деревянную кровать поверх покрывала и попытался вздремнуть. Не получалось. Слышал голос второго пилота так ясно, будто они ещё взлетали с московской полосы

— Скорость двести сорок, разбег на полосе тысяча триста пятьдесят два метра. Предел, командир! Нет отрыва. Хана!!!

— Повезло, — снова вслух сказал Миша. — Бывает.

Глава пятая

Второго января всенародное нездоровое буйство счастья от тысяча девятьсот шестьдесят пятого пришествия Нового года по новому стилю на уютном пространстве безразмерного СССР не увяло. Даже от дикого перепития и переедания населением всего припасённого заранее. Где-то буйство даже воспрянуло, взбодрилось и рвануло с сатанинской энергией ещё веселей, шире, громче и самоотверженней.

От удара по головам и желудкам водочкой с салатом «оливье» в ночь с тридцать первого декабря на первое января народ на другой день обязательно поправлял свою похмельную сущность той же водочкой, но уже с селёдкой под шубой и холодцом. Потому утром второго числа население почти всем составом не ходило на работу. Это прощалось любым начальством. Оно тоже люди, тоже радовались безудержно и тоже появлялись на своих креслах, чтобы отзвониться более высокому начальству, которое тоже приползало на пятнадцать минут, чтобы принять честные звонки «с работы» от подчинённых, после чего все сваливали допивать и доедать.

Коля Журавлёв пил, ел и метал по квартире друга Димы серпантин в своей Москве. Он всегда прилетал на Новый год и дни рождения друзей из очень далёкой Алма-Аты, куда его рукой ректора добрая судьба зашвырнула по распределению из химико-технологического института на крупный завод пластмассовых изделий «Кызыл-ту». Пять лет назад завод подбирал обученных специалистов, попросил московского ректора, а он, какой молодец, не отказал.

Алма-Ата за пять лет пригрела Колю солнцем, которое почти не знакомо было с облаками и роняло на город ласковый жар с февраля по ноябрь. Здесь как красивые цветы вдоль всех улиц ласкала душу искренняя дружба разных народов, озоновый воздух с Тянь-Шаня и бесчисленные фонтаны, хаотично рассыпанные по городу так щедро, будто сам бог их разбрасывал. Алма-Ата полюбилась Николаю Журавлёву как девушка, с которой он готов был прожить всю до гробовой доски жизнь. Но на праздники он всегда улетал в родной город, в московский двор сразу за остановкой троллейбуса в районе «Сокольники», который имел внутри себя неофициальный райончик — Матросский мост. Мост реально много лет стоял на улице Стромынке и действительно назывался матросским. Хотя не было под ним ни речки, ни ручейка или даже здоровенной ямы, какую невозможно завалить.

Это было загадочное, почти мистическое место, Матросский мост, как микрорайон в большом районе Сокольники. Во-первых, матросов, ходящих на махоньких корабликах и катерах по Москве-реке или Яузе было так мало, что в их честь вдруг назовут и мост и целый район, было смешно даже думать. Во-вторых, главное — вода в колонках на улицах и в квартирах была наделена волшебной силой. Других предположений районные москвичи не хотели иметь и не имели. Все, кто тут жил и воду эту пил, были шибко умными, большими и сильными. А так — всё как повсюду в Москве. Но парни и мужики с Матросского моста гляделись почти богатырями, девушки и дамы — соблазнительными красотками.

И, что поражало самих москвичей, так то, что практически все, кроме разве что дореволюционных дедушек с бабушками, имели верхнее образование и вкалывали на вполне уважаемых интеллигентных работах. Мистика. Но не вся. Многие жители этого района, дышащие озоновым фимиамом вечерами на балконах или сотворяющие променад по кривым улочкам, слышали голос с небес. Вот ниоткуда конкретно! Просто сверху.

Гипнотический бас мягко произносил всего одну фразу, но каждый день другую. Например: «Чистить зубы полагается пальцем, обернутым тканью, используя для этого порошок, изготовленный из вулканической пемзы с добавлением кислого вина или винного уксуса». Ну и много чего похожего на этот полезный совет. Иногда голос вещал большие цитаты из речей и манускриптов древнегреческих мудрецов, и публикаций великих советских учёных, писателей, а также членов политбюро ЦК КПСС. Нигде в Москве такого чуда больше не было. Кто-то рассказывал, что ночами по дворам Матросского моста носятся призраки, похожие на коров с крыльями бабочек. Но им уже не верили. Слишком умные и начитанные жили здесь граждане.

Коля по документу получил сначала среднее образование. Но это в аттестате так писали. Реально же похожие по глубине знания, забитые школьникам в самые обыкновенные мозги учителями школы номер девятнадцать, стоящей в центре Матросского моста, имели в миру только разные там аспиранты и даже кандидаты всевозможных наук. Журавлёв Николай жил с мамой и папой, которые посвятили свои умы докторов наук истории древнего мира и КПСС. В тридцатых годах горком партии им неназойливо рекомендовал упорно транслировать в пустые наполовину головы студентов особо ценные и нужные исторические знания о Партии. Папа однажды сказал взрослому сыну, добивающему школьную программу.

— Ты, Николай, должен тоже стать доктором наук. Не позорь семью. Не застрянь в «кандидатах». Я на том свете просто обязан скромно докладывать тому, в кого нам приказано не верить, что наша семья — это носитель высшей формы интеллекта. И мама, которая помрёт позже, повторит потом ему мои слова. Ну, и ты не забудь поведать об этом святому Петру, когда пойдёшь мимо него во врата рая.

Коля взял на себя такое обязательство. А потому учился и после учёбы, и за годы работы в Алма-Ате сдал там и кандидатский минимум, и докторский максимум. В двадцать восемь лет он был одним из двух самых молодых докторов наук в КазССР, что помогало ему на производстве в «Кызыл-ту» предлагать варианты неповторимых, придуманных лично им безвредных мягких пластмасс и внешнего облика детских игрушек, которые ребёнок, заигравшись, мог съесть абсолютно без вреда здоровью. Хоть что. От зайчиков и танков «Т-34», до всех персонажей труппы артистов сволочного Карабаса-Барабаса. Он даже на большом собрании лично съел при инструкторе обкома партии пластиковый грузовик с колёсами и водителем.

— На вкус напоминает ирис «кис-кис», — доложил он пораженному собранию, медленно запивая бывший грузовик водой из графина.

Ну, а тут, ближе к тридцати, сами пришли к Коле Журавлёву