Станислав Токарев - Искатель. 1981. Выпуск №4

Письма были корректные. «Извещаем об адресе ближайшего гробовщика»; дружески-шутливые: «Безносая мама стосковалась по тебе, сынок»; деловые: «Смерть предателю».

— Вам пакет еще принесли. И велели отдать по секрету.

Пакет был в прозрачном пластиковом футляре с надписью: «Уважаемому журналисту Р. Симпсону — покорнейшая просьба вручить лично».

— Желтый такой человечек? — спросил я. — Маленький, в темных очках?

— Нет, Бобби, их трое было. Два молодых парня и огромный негр, старый-престарый, он и дал мне это.

— Таня, — крикнул я, — ласточка, я идиот!

— Ты замечательный, — прочувствованно произнес раскосый херувим. — Дай мне руку. Потрогай мозоли. От чего, знаешь? Нет, чудачок, от клавишей эти — на пальцах. А эти, эти, эти — от ручки стиральной машины… от мясорубки… от лопаты, Бобби, не смейся, я умею и землю копать, а вы все — «птичка», «ласточка»…

— Меня хоронить рано, — сказал я.

— Не смей шутить, сейчас же возьми и не смей! Я все умею — шить, стирать, варить суп из крапивы… стричь… пилить дрова… Я девушка самостоятельная, я умею даже стрелять, у меня есть револьвер. Ты не представляешь, как я хочу тебе помочь.

— Помоги. Ты читала такую книгу — «Дон Кихот Ламанчский»?

— Даже не слышала.

— Достань мне ее. Где хочешь. Укради. Если надо, пусти в ход свой револьвер, я разрешаю.

— Смеешься? — грустно предположила она.

— Мне не до смеха, — ответил я, потому что мне было, как никогда, не до смеха. В пакете лежало несколько машинописных страниц, и к ним был приколот крохотный листок бумаги, одна каллиграфическая строчка: «Очень прошу ждать, где прежде, от 22.00 до 22.15 и извинить, если не приду. Йошикава».

21

Четверть часа у меня сжималось сердце, и когда Йошикава вошел своей деликатной походкой, точно и звуком шагов не желая никого обеспокоить, я ощутил, как он мне стал дорог за эти дни.

«Тихая сельва» по обыкновению гудела и бренчала под стоны горластых кожаных ребят:

Грозная сельва! Черные кроны!Яростный рев саблезубого льва!Шеф приказал экономить патроны,Значит, до завтра ты будешь жива!

…Интересно, доживем мы с ним до завтра?

— Почтительнейше прошу извинить мое опоздание. — Адвокат поклонился и чинно сел, поставив на коленки в поддернутых брючках бывалый портфель.

— К чертям ваши церемонии, я прочел «Записку» — этот страшненький и то знает, кто вы, а я не знаю!

— Прошу извинить также мое неправильное воспитание. Нам предстоит важный разговор при наличии краткого времени, но прежде я прошу вас затруднить себя чтением еще вот этого.

Он достал из портфеля и раскрыл какую-то книжку.

— Прошу вот отсюда.

«17 октября вечером 29 «колумбов» собрались на последнее совещание…»

— Вот те на! — сказал я. — Откуда же двадцать девять?

— Прошу читать.

«Утром им предстояло напасть на космодром «Эйч си». Но тут Дэвид Йошикава выступил с неожиданным заявлением. Он сказал, что он и шестеро его друзей пришли к выводу о неправильности задуманного: «Земные проблемы надо решать на Земле. Уход в иные галактики будет лишь бегством от них, но они могут возникнуть вновь на любой другой планете. Переустройство общества достигается внутри общества, и история Земли дает нам примеры и способы». Так произошел раскол».

— Далее вы можете не читать, но перелистните страницу, — сказал адвокат.

Я увидел фотографию. Просто и прямо смотря в аппарат, улыбаясь в надежде и неведении, стояла группа очень молодых мужчин и женщин. Красавец негр возвышался над ними, обнимая за плечи носатого, с властным лицом, и маленького скуластого.

— В центре — магистр Тейлор, вы его узнали? Слева от него — инженер Иоаннидис. Справа — мой покойный отец. Вот братья Баттоны, старший был талантливым художником…

Нежность звучала в голосе адвоката.

Потом он взял у меня книжку и спрятал в портфель.

— Что это было? — спросил я, стараясь побороть некоторое головокружение.

— Обыкновенный учебник истории. Для восьмого класса земных школ. У вас еще будет время его проштудировать, и вы узнаете, как были разрешены на Земле многие из тех проблем, над которыми бились «колумбы».

…«Тихая сельва» шумела вовсю, ртуть на шкале веселья перла вверх. Вкруг каменного очага в центре зала раскачивался плечо в плечо горластый хоровод. Там плясали акционеры «Жако» и «Унты» в желто-зеленых, бело-голубых и сине-канареечных клубных костюмах; плясал, подмигивая мне, двухметровый мясистый младенец из «Высшей костоправки» со своей милочкой Джейн, живой картотекой; дородные дамы — патронессы «Союза матерей в защиту детей природы» в боа, надерганных из хвостов защищаемой ими птички вау; розовый проблемист Кэдмен, сизоносый аналитик Жиро и врач-стоматолог Грумбах — его пальцы в перстнях теребили, как струны, подтяжки цветов футбольной команды «Бранцоза». Они резвились грубо и неотесанно, воображая себя детьми сельвы, которую они не нюхали, и головы мертвых детей сельвы — черного коня и красной пумы — скалились на них со стен.

— Пир во время чумы, — усмехнулся Йошикава.

— Живо, — сказал я, — живо, я почти догадался, но все-таки признавайтесь. Мил человек, мне надоело, что тут вокруг все выдают себя не за то, что они есть на самом деле.

— Я то, что я есть на самом деле. У меня действительно юридическое образование. И, кроме того, философское. Разрешите рекомендоваться — доктор социологии Йошикава. На планете Руссо я представляю… извините, не совсем официально… планету Земля.

— Связь есть? — быстро спросил я. — Вызывайте своих. Тут такое творится, а мы рассиживаемся.

— Не входит в мои полномочия. Там, откуда я родом, известно давно, что революцию не экспортируют. Мы, люди, верим в вас, людей.

— Слушайте, — закричал я, — да в кого тут верить — в этих? Их же всех Том купил, разве вы не видите? Купил и растлил!

— Извините, — спокойно сказал Йошикава, — это совсем не так. В его утопическом плане создания некой, я бы сказал, футбольной псевдоцивилизации есть одно неучтенное звено. «Колумбы» были мечтатели, догматики, к сожалению, и очень плохие диалектики. В этом их трагедия. Но не все из посеянного ими заглушили сорняки. Я прошу вас прийти завтра в десять утра на площадь перед парламентом и описать увиденное вами так красноречиво, как это можете вы.

Зал грохотал, лупя кружки о кружки, в пивную пену которых плескали, уже не таясь, виски, джин и черт-те что. Патлатая певица хрипло выла с эстрады:

Страшная сельва! Красною пумойСолнце по веткам лезет в зенит!

И ей подвывали не только сакс, банджо, рояль и ударные — все, сколько есть, фирмачи, зубодеры, тотошники, канцелярская нечисть: