Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

В дневном свете язычки костра, танцующие на сухих до звонкости дровах, были почти невидимы. Жареной козлятиной пахло на весь лагерь.

Мне перебивала аппетит Ленка Власенкова, зудевшая о предстоящей зиме. Спорить с ней было трудно — зима в самом деле предстояла, и готовиться было нужно, поэтому я слушал и кивал.

— Раньше начнём готовиться — сытней зимой пожрём, — подвела итог Ленка и ухватила кусок козлятины. — Здесь таких удобных пещер, как там, в Карпатах, нет. но в дальнем закутке вполне можно кое-что хранить уже сейчас, там прохладно.

— Ладно, хорошо, завтра же начнём запасаться, — согласился я.

— Сегодня, — уточнила Ленка. Я развёл руками:

— Ну когда сегодня?!

— Когда хочешь, — отрезала она, — но сегодня.

— Но деньги вперёд… — пробормотал я и встал. — Ну хорошо, сейчас распоряжусь… Эй, добровольцы на охоту есть?

Добровольцы имелись, как всегда. Буквально за десять минут мне удалось разогнать по делам весь лагерь — я даже сам не ожидал. То ли все тоже озаботились состоянием запасов, то ли просто увидели в этом возможность смыться подальше от начальственного ока.

— Ничего себе, — сказал я в пространство, растерянно озирая очистившийся плацдарм. — Это я так всем надоел? — я поразмыслил и решил: — А ну и ладно.

Я взобрался на скальный выступ, бросил под куст куртку, улёгся на неё и, закрывая глаза перед тем, как уснуть, весело фыркнул…

…Я проснулся от ощущения чьей-то близости и, слегка приоткрыв глаза, увидел над лицом ладонь, защищавшую меня от солнца. Спал я, кажется, долго, тень сдвинулась в сторону — и…

Повернув голову, я увидел Танюшку, удобно сидящую рядом. Она улыбалась и, увидев, что я проснулся, пошевелила пальцами, а потом слегка щёлкнула меня в нос.

— Ты не ушла? — улыбнувшись в ответ, спросил я.

— Я пришла, — ответила она, откидываясь спиной к камню. — Я петрушку нашла, нарвала целый мешок и разложила сушить… Ты уже долго спишь, знаешь?

— Не знаю, — я поднёс к глазам часы, которые уже давным-давно ставил «на глазок» и не был уверен, что они идут правильно. Но время они отмеряли честно, и я увидел, что в самом деле сплю больше трёх часов. — Ого.

— Устал? — тихо спросила Танюшка.

— Немного, — признался я. — Ничего, отдохну немного и приду в себя… — я подумал и признался: — Знаешь, у меня какое-то ощущение… как будто краем глаза видишь движение, поворачиваешься, а там ничего нет… И опять, опять… Мерзкое чувство, Тань, — я потянулся и добавил: — Редкостно мерзкое. Или я что-то упустил… или где-то ошибся… или что-то ещё случится…

— Оле-ег!!! — вопль был такой, что я даже не сразу понял, кому принадлежит голос. И, прежде чем я успел вскочить, на выступ взлетел Олег Фирсов. Глаза у него были бешеные, в руке валлонка. — Скорей! На наших напали!

— Приехали, — буркнул я, вскакивая.

Схватка шла на мелководье залива, которого, как позже уверяла Танюшка, тут не должно было быть. Точно так же позже выяснилось, что всё началось с лодки, причалившей к берегу — в ней было четверо явных скандинавов, оборванных и злых до последней степени. Не говоря худого слова, все четверо напали на Вальку Северцеву и Наташку Бубнёнкову, собиравших устрица. Неизвестно — точней, известно — чем бы это всё кончилось, но на берегу возникли Саня, Сморч и Щусь, а через несколько секунд — и ещё кое-кто, причём Олег Фирсов, не разобравшись в ситуации, ринулся за мной.

Я подбежал как раз в тот момент, когда нападавших осталось двое, а Сморч сидел на мелководье, и Наташка перевязывала ему рану в живот. На моих глазах рослый блондин отшвырнул кулаком клинок шпаги Олега Крыгина, и, распоров тому плечо, что-то крикнул своему другу, отбивавшемуся от Сани и Щуся.

Я соскочил в воду с покатого камня и одним тяжёлым прыжком оказался клинок в клинок с блондином. У него был меч — короче и шире моего палаша, с простой массивной рукоятью.

Мой противник отступал в воду — ему она доходила уже до бёдер, — отмахиваясь мечом на разных уровнях круговыми движениями. В воде его клинок казался серебряной рыбой. Я шёл следом, угрожая ему палашом. Левой рукой норвежец сорвал и отбросил плеснувший кожаный шлем. Светлые волосы прилипли ко лбу и щекам.

— Бросай оружие, — сказал я, краем глаза видя, что его товарищ с трудом отбивается от троих наших. — Бросай, мы не тронем тебя.

Меч со скрежетом ударился о мой палаш, я повернул кисть, и норвежец, увлекаемый силой своего удара, упал на колено. Я увидел его глаза — он ждал удара, и я в самом деле мог бы его заколоть, но вместо этого отступил назад. Норвежец оскалился, тяжело поднимаясь, что-то хрипло сказал.

Его товарищ уже качался в воде ничком, и вокруг расплывались нити и облачка крови.

— Клянусь — тебя не тронут, — повторил я, держа палаш опущенным. Мальчишка дышал широко открытым ртом, потом сплюнул и, оглянувшись, начал пятиться. — Стой, придурок! — крикнул я, обходя его. Вместо ответа норвежец прыгнул вперёд, размахиваясь мечом для отчаянного удара. Убойного. Наверное, он свалил бы меня, но помешала вода, и он снова промахнулся.

Я ударил его ниже уха кулаком в перчатке, и норвежец тяжело упал в воду. Я поймал его за ворот куртки и поволок к берегу, крикнув:

— Помогите, ну?!.

Кто-то подхватил рыбкой нырнувший в воду меч, ещё кто-то взял норвежца за ноги. Санек, расплёскивая воду ладонью, спросил меня:

— Зачем он тебе, князь?

— Попробую уговорить его остаться с нами, — ответил я.

Норвежец пришёл в себя довольно быстро. Мы как раз спустили его в яму, кинули два одеяла, поставили поесть и воду — и он сперва зашевелился, а потом резко сел. Схватился за висок, быстро посмотрел вокруг, а потом — наверх. Встретился взглядом со мной, странно усмехнулся и что-то сказал.

— Я тебя не понимаю, — вздохнул я и сделал движение, как будто ел и пил. — Давай, я же сказал, что мы тебя не убьём. А потом поговорим… Ингрид, иди сюда, скажи ему!

Но он уже не смотрел на меня, а уставился куда-то в пол между ног. Кажется, ему было холодно, но он даже не пытался закутаться в одеяла.

Я постоял ещё немного, потом вздохнул, пожал плечами и отошёл…

…Норвежец умер ночью. Вернее — под утро, наверное. Это заметила Кристина, которой вздумалось сменить ему воду. Она подняла шум, и меня тоже подняли — с постели.

— Не понимаю, — Санек, уже вытащивший (не сам, конечно!) тело из ямы, сплюнул и ожесточённо развёл руками. — Он не ранен. Олька говорит, что у него просто остановилось сердце!

Олька Жаворонкова кивнула в знак того, что это так. Я присел возле мёртвого — он смотрел в небо спокойными бледными глазами и чуть улыбался.