Анри Кулонж - Шесть серых гусей

— На рисунке тоже были изображены птицы?

— Нет… Дама в роскошном наряде, стоящая боком к зрителю, и элегантный кавалер, насколько я помню. Ты сможешь проверить, когда вернешься.

— Байрон не мог подарить Шелли такую дорогую вещь.

— Ни он, ни антиквар, продавший ему рисунок, не подозревали о его ценности. А Шелли, может статься, знал, раз подарил его Элизе, словно желая облегчить ей жизнь…

— Надеюсь, она не продешевила, когда, в свою очередь, продала его — прошептал Ларри.

Он продолжал тереть пергамент, расчищая поля, словно желая дать отважным путешественникам немного пространства, которого они так долго были лишены.

— Посмотри, это похоже на список имен, — неожиданно произнес Пол.

Ларри ласковыми движениями не столько тер, сколько гладил пергамент.

— Ты прав! — прошептал он.

Он медленно сдул остатки пыли, словно испустил последний вздох. Пол вслух читал имена по мере того, как они выступали из черноты:

— «(Без имени), 1815

Клара, 1818

Уильям, 1819

Елена, 1820

Аллегра, 1822».

Смотри, твой поэт дописал здесь несколько строк своим мелким почерком:

Разобьется лампада,

Не затеплится луч139.

Пол повернулся к другу:

— Посмотри, это его почерк?

— Да, все оказалось так просто, — ответил Ларри. — В этом списке имена детей — его и Мэри — с датами их смерти, все они умерли в младенчестве. Первый прожил только две недели, и ему даже не успели дать имя. Клара умерла в Венеции, когда ей исполнился год. Уильям умер в три года. Затем умерла Елена, рождение которой доставило Шелли столько хлопот и имя матери которой я наконец выяснил. К списку он прибавил Аллегру, дочь Байрона и Клер Клермон, которую любил как собственное дитя и пытался вытащить из убогого пансиона, в который ее поместил отец, и вернуть матери…

Пол вздохнул:

— Жизнь, отмеченная печалями и…

Испугавшись, что делает приятелю больно, он неловко замолчал, не зная, как вести себя дальше. Ларри, словно загипнотизированный, смотрел на рисунок и на список.

— Дети, как хлопья снега, летят следом за птицами, — шептал он.

— Я когда-то читал историю о гусе, который унес маленького мальчика на Крайний Север, — сказал Пол, пытаясь отвлечь приятеля. — Ты обратил внимание: гусей шесть, а детей — только пять?

Ларри широко улыбнулся, и эта улыбка словно осветила его заросшее бородой разбойничье лицо.

— Дай мне карандаш, — попросил он.

Пол протянул ему карандаш, и Ларри, тяжело навалившись на капот джипа, стал писать.

«Элис, 1939», — старательно вывел он внизу и прочел вслух весь столбик имен.

— Вот так, — удовлетворенно произнес он, как человек, завершивший тяжелый труд. — Вот где ее место. Вот где должно было быть написано ее имя: здесь, а не на могиле. Теперь она летит вместе с ними в открытое чистое небо. Они столько лет ждали ее. Теперь гуси унесут ее далеко-далеко…

Пол заметил, что Ларри говорит сам с собой, в задумчивости водя рукой по пергаменту, персиковому, как детская щечка. Ему показалось, что друг забыл о его существовании, но тут Ларри повернулся и сказал:

— Знаешь, Элис зовет меня с собой в полет, словно не хочет расставаться… Не смотри на меня так… Я не говорил тебе, но я чуть было не застрелился вчера из пистолета, который Коррадо украл у итальянского солдата. Когда я нашел его, он угрожал мне этим оружием, а потом ухитрился прострелить себе ногу и не смог убежать от лавы. Так вот, желание убить себя вдруг ушло. Ну вот, об этом я тебе рассказал, — сказал он, словно сожалея о том, что сделал. — Постепенно ты узнаешь и остальное.

— Пойдем, — сказал Пол, словно говорил с тяжело больным, — тебе надо отдохнуть. Ты много пережил и выстрадал, но постепенно все наладится.

Ларри смотрел, словно не слыша, расширив зрачки, как будто вглядывался во что-то у него за спиной.

— Несколько минут назад вчерашнее мрачное настроение покинуло меня, — продолжил Ларри. — Теперь, напротив, я испытываю своего рода восторг, потому что — как бы тебе это объяснить так, чтобы ты не счел меня безумным, — чувствую, что связан с Элис так же, как с Шелли и его жизнью, усеянной детскими могилами. Связан со всем, что он, как ты говоришь, пережил и выстрадал… Как будто Перси удочерил моего ребенка, увел вслед за собой в волшебный мир и сочинил, глядя на нее, одну из своих величайших и трогательных поэм, «Адонаис».

Видны могилы свежие кругом,

Среди лучей возделанное поле…

Никто из них пока не исцелен.

Неизбывная, тяжкая грусть…

Я ждал этого от него. Мне необходимо было вставить имя Элис в этот список. Теперь я словно освободился… Значит, не зря я так интересовался им, не зря чувствовал, что между нами существует особая связь… В конце концов, он передал мне свое послание.

— Тебе будет трудно, но ты смиришься, — сказал Пол. Ларри, казалось, не услышал, и Пол понял, что в жизни друга происходит что-то очень важное. Развязался узел, который еще вчера готов был его задушить… Ему показалось, что Ларри приблизился к концу длинного периода страданий, когда он винил себя в гибели дочери, которой теперь хотел найти место, ее собственное место. А для него — и это совершенно очевидно — ее место было в трогательном ряду умерших детей Шелли. Пол подумал, что Ларри посредством этого странного переноса еще больше привяжется к своему любимому поэту, оправдывая тем самым все те усилия, которые он потратил на то, чтобы изучить его творчество стих за стихом и проследить за всеми его метаниями. Странный поступок, подумал он, но какое это имело значение, если лицо друга понемногу светлело и успокаивалось. Он слышал, как тот все еще шепчет: «Они летят очень высоко… высоко в поднебесье… высоко над волнами…», — однако ему показалось, что эти печальные слова были скорее заключительным аккордом, освобождающим от навязчивого состояния тревоги и страдания, чем новой жалобой.

— Давай я все-таки покажу тебе документ, из которого я узнал, что ты наверху, — сказал Пол, чтобы сменить тему.

Он порылся в сумке и достал фотографию, над которой Ларри торопливо склонился.

— Как тебе удалось узнать меня в этой размытой фигуре? — воскликнул он, улыбаясь. — Ротонда Рэдклиффа — это прекрасно, но я усматриваю в этом скорее доказательство… Я пытаюсь подобрать слово, которым можно определить нашу дружбу, старина… Вспомним Ореста и Пилада? Ахилла и Патрокла? Лорела и Харди140?

— Хорошее сравнение, но, кажется, они друг друга терпеть не могут! А для нас надо подобрать пример дружбы втроем, потому что ты, судя по всему, позабыл о своем дорогом Шелли, к которому, признаюсь теперь, я тебя немного ревновал!