Владимир Смирнов - Над океаном

Но разговора не получилось.

— Я не могу доверить управление трусу и психически неуравновешенному человеку. Правый летчик — это помощник, по-мощ-ник командира корабля, а его надо на медкомиссию направлять! В обморок грянулся, институтка... Тьфу!

— Кап-питан!.. Выбирай выражения, Реутов. Ты видел его в бою?

— Зато видел в сложной обстановке.

— Аварийной, дорогой, аварийной. И то, что она была, и то, что полку записали предпосылку, — только твоя вина.

— Да, моя — и я несу за это ответственность и приму любое наказание. Виноват — не спорю! И об этом написал. Но сейчас речь не обо мне. Повторяю, убежден — и написал об этом: он опасен в воздухе. Просто опасен, если ненадежен!

— Реутов, речь идет о будущем молодого летчика. Не только служебном будущем. Но оставим его личную жизнь. Ты — его командир, пусть бывший, я — твой командир. Ты думал, нет, ч-черт, ну чем ты думал, когда... когда писал все это?! Ну, ладно. Оставим — так оставим. Но вот это? «Дальнейшее использование лейтенанта Н. Савченко на летной работе представляется нецелесообразным» — дальше ты несешь такое!.. Ты понимаешь, что губишь карьеру молодого офицера в самом начале?

— Я не для карьеры служу и другим не советую.

— А напрасно! Для нее, милой, для нее. Каждый нормальный офицер делает карьеру — только смотря как понимать это слово. Рост профессиональный, служебный, рост человеческий — это и есть настоящая карьера, и все в ней взаимосвязано. Не чины — по развитие и, значит, максимальная отдача специалиста. Вот что такое карьера. Ясно?

— Так точно, ясно, товарищ майор.

— Рапорт перепишешь?

— Нет, товарищ майор.

— Ладно. Значит, давать ему ход?

— Я изложил свое мнение.

— По-онятно... Вижу, у нас с тобой ничего не выходит. Откуда вы такие, железобетонные ребята, беретесь? Если б там, где нужно... В общем, капитан Реутов, будем разбираться. Технику пилотирования лейтенанта проверю сам. И буду говорить с Царевым. И прошу не... А, ладно! Все. Свободен.

Полковник Царев, как всегда, был предельно краток:

— Все читал. С лейтенантом говорил. Замполит категорически против выводов Реутова.

— Я тоже. И я проверял лейтенанта на технику...

— Знаю. Когда у нас ночные полеты? Ага... Значит, так. Ставьте лейтенанта в плановую таблицу ко мне. Вопросы?

В вечер замело, как и предсказывали синоптики. Но погода в рамках взлетного минимума держалась — то есть именно то, чего давно ждал весь полк. Год заканчивался, а погоды, как назло, установились изумительные: в сиянии солнца, в блеске и хрусте моментально установившихся ясных морозов. Летный состав занимался в классах, зло глядел в звенящий ярчайшей голубизной купол небес и чертыхался. Но сегодня наконец наступил настоящий праздник. Погода была прекрасной, вернее, она была ужасной.

Целый день накануне ночных полетов шел снег. Город тонул в метели. Трамваи плыли без рельсов, автобусы свистели буксующими колесами на малейших подъемах, окна ныли от ветра.

К вечеру метель разредилась, хотя и не ушла совсем.

Аэродром гудел и мощно ворочался в павшей свистом и снегом ночи. Воющие циклопы — «Уралы»-ветродуи едва успевали осушивать полосу. Снег длинными вихрящимися хвостами-плетями мело горизонтально; он летел, новогодне переливаясь разноцветными блестками конфетти в аэродромных огнях. Свирепо полыхающие прожектора простреливали дымные, раскаленно-ледяные коридоры клубящегося света вдоль полосы.

Полк летал почти в полном составе: техслужбы, зная крайнюю важность налета СМУ[3] для полка, матчасть подготовили отлично — никаких отказов, никаких срывов и предпосылок. БАО непрерывно работал почти сутки, выгнав на поле всю свою технику; и, несмотря на метель, полоса, рулежки, стоянки были чистыми и сухими; весь комплекс ночного старта работал безукоризненно. Каждый солдат и офицер всех наземных служб и средств обеспечения отлично понимал, чем может обернуться любой их промах для взлетающих и садящихся в такую ночь самолетов.

Ионычев отработал свою задачу и сел. Посадка была крайне сложной. Ветер, непрерывно меняя направление, порывами заходил то наискось, то поперек полосы, и тяжелый корабль при выходе на выравнивание несло боком так, будто он был бумажный, — потому-то Ионычев так волновался. Как же будет садиться лейтенант? Впрочем, волноваться не стоило — вряд ли Царев доверит такую посадку лейтенанту. Жаль только, что без посадки проверка парня будет неполноценной, хотя Царев не просто замечательный летчик, но и прекрасный педагог, умница-инструктор и сумеет оценить работу молодого пилота в сложных метеоусловиях по другим параметрам.

В помещении СКП, куда зашел после вылета Ионычев, было тепло, даже жарко. Когда он поднялся в темноте по крутому металлическому трапу в стекляшку стартового командного пункта, его обдало сухим горячим воздухом. Здесь жарко с мороза пахло прогретой электроникой, почему-то хлебом и влажным мехом; в затемненном углу за блоком аппаратуры стояли, тихонько переговариваясь, двое офицеров-техников группы предварительного осмотра, ожидая подхода очередной машины; от привычно поднятых высоких воротников их курток несло влажным духом мокрого меха — пушистый мех не успевал ни обмерзнуть на ветру и морозе, ни полностью высохнуть в тепле.

— Как Царев? — Ионычев с удовольствием стащил уже промерзшие перчатки и вчитывался в светящееся на правом блоке пульта информационное табло. Зелено светящийся набор мерцающих цифр и знаков, мультипликационно выскакивающих в окошках, давал полную техническую информацию о находящихся в воздухе самолетах полка: их позывные, курс, эшелон, наличие топлива и его остаток.

— В смысле — Савченко? Минут через десяток, а то и меньше, — не глянув на табло, ответил ПРП[4] Катюков, который сидел за пультом в кресле-вертушке нахохлившийся и недовольный тем, что ему приходится в такую роскошную ночь дежурить здесь, а не налетывать сложняк, как все нормальные люди. — Слушай, вообще-то здесь посторонним не положено. Девять шестнадцатый! Вам предварительный, двести десять!

— Это я посторонний? — осведомился ему в затылок Ионычев. — Ну, Катюков!..

— Понял! — пробасил динамик, и через минуту в струении снега на линию исполнительного старта как раз напротив СКП вползла машина и развернулась, ритмично-уверенно моргая АНО; за спиной комэска хлопнула дверь, мягко затопотали по ступенькам трапа унты — техники побежали на старт, к самолету.

Ионычев откровенно наслаждался теплом; Катюков, вытянув из-за пульта шею, наблюдал, как мелькает, колюче-разноцветно высверкивая снежинками, приглушенный лучик фонарика под самолетом; щелчком включился динамик: