Виталий Гладкий - Приключения-91

— Что ж, и на том спасибо.

— Да. Сыграем в открытую. Но, Виктор Петрович, никакого благородства. Забыл уже, когда даром работал. Помню только — всегда унизительно.

— Консультировались?

— Не имеет значения, — Андрей нахмурился, помрачнел. — Мне как вас теперь называть? Гражданин следователь?

— Если можно, по имени-отчеству.

— Конечно, Виктор Петрович. Конечно, советовался. Мы не из тех, у кого руки, вися, отболтались. И не из тех психов, которые считают себя умнее других. — Умнее всех на свете. Примерный ученик, — улыбнулся Андрей. — В прошлом босомыга, а теперь ученик. И хотел бы остаться им как можно дольше.

— У вас неплохой учитель.

— Учителя, Виктор Петрович. Между прочим, и вы тоже.

— Вот как? Я успел вас чему-то научить?

— А как же?

— Надеюсь, не врать?

— Ой, Виктор Петрович. Врать. Взаимность вранья — помните? — у классика — первое условие развитого социализма.

— Почти первое. Искажаете, милый мой. Деликатная взаимность. И не развитого социализма, а русского общества прошлого века.

— А мы не русские, что ли?

— Того общества давно не существует — разве вы не проходили этого в школе?

— Ну пусть — почти... Или, как моя матаня говорит: чего не видишь, про то и не врешь.

— Хваткая у вас память.

— Вы не согласны?

— А что еще ваша мама говорит?

— Прибауточница. Она это дело любит.

— Ну что-нибудь? Что запомнили?

— Зачем? — насторожился Андрей.

— Не хотите, не говорите.

— Ну, всякое... Неправдою жить — не хочется, правдою жить — не можется.

— Дамы, драмы, храмы, рамы.

— Не понял старшего товарища, — Андрей озадаченно посмотрел на следователя. — Смеетесь над юношей, попавшим впросак?

— Давайте по делу, — устало сказал Кручинин. — Чем вы занимались в понедельник, 8 сентября? Вспомните. Подробно, с утра и до вечера.

— Алиби? В том-то и закавыка... Измазался по уши ни за что ни про что... Одна надежда на вас, потому и прискакал. А если бы чисто...

— Ищи ветра в поле?

— Бега? Ни в коем случае. Умаслил бы дедка вашего, снял грешок. И с вами — бесконтактным способом.

— Я повторяю вопрос. Что вы делали в понедельник, 8 сентября?

— А ни шиша не делал. Дурака валял. Загорал. Читал. Трепался по телефону. Пилось да елось, да работа на ум не шла. Понедельник. Тяжелый день.

— Значит, в городе? В своей фирме?

— Маринка трепанулась? — вяло спросил Андрей.

— Где вы ее прячете?

— Тут рядышком, за забором. Петровку знаете? А Лубянку? Ну вот примерно между ними.

— Гребцов, — Кручинин неодобрительно покачал головой.

— У вас не шутят? Учту.

— Прописывались?

— Аренда. На неопределенный срок.

— Квартира?

— Дворец... Не теряйте время, Виктор Петрович, Фирма лопнула. Нет ее больше. С сегодняшнего дня нет. И не было никогда. Фьють!

— До лучших времен?

Андрей рассмеялся.

— От вас зависит.

— От вас — тоже.

— Не. Бобик сдох.

— Решающее слово за шефами?

— Ой, Виктор Петрович, — скривился Андрей. — Замнем для ясности. Меня-то по-глупому отловили. А они вам вообще не по зубам.

— Акулы?

— Ничего подобного. Как раз наоборот. Умные, образованные. Члены партии, между прочим. Всегда помогут, выручат... Ой, да чего там. Они эту нашу жизнь — насквозь. И вдоль и поперек.

— Лучшие люди? Герои нашего времени?

— А, вас не переубедить.

— Подумайте, Гребцов. Филантропия за чужой счет? Сначала нас с вами обирают, обманывают, грабят, сколачивают капитал, а потом из наших же денег нам и помогают — так, что ли? И это называется благотворительностью?

— Виктор Петрович, мне нельзя злиться. Не злись, печенка лопнет. Но вы несете такую чушь... Извините... Никто никого не грабит! Сами несут. На блюдечке с голубой каемочкой. Плата за услуги. Вы за свою работу получаете в кассе, мы — из рук в руки. Вы наемный рабочий и вкалываете на барина, а у нас — неподневольный раскрепощенный труд. И вся разница... Сказанули — грабят. У вас сразу — разбой, грабеж. Как будто по-другому нельзя... Да вы притворяетесь! Сами знаете: разбоем капитала не соберешь, Надежного капитала, я имею в виду... Надо быть веселым и находчивым. Главное — ум. Мастерство, опыт.

— Надеюсь, вы не станете отрицать, что ваша деятельность противоречит закону.

— Ой, — поморщился Андрей. — Закон. Дуделочка с сопелочкой. Жизнь идет, а закон стоит. Тошнит прямо... Прикажете ждать, когда чиновники прочухаются? Да там такое болото — ракетой не прошибешь!.. Им хорошо, их устраивает. Они же нарочно так сделали, что инициатива наказуема. Винтики им нужны, болтики, шпинделя. А если не тупан? Куда податься? Стена!

— Опасный путь. Так легко оправдать любое преступление. «Все позволено» — вот куда вы себя толкаете.

— Э, фигушки, Виктор Петрович. Немного соображаем. Есть преступления. А есть противозаконная деятельность, которая временно противозаконная. Потому что наверху не чешутся. Плевать им, хата с краю. Думать не хотят. Им людей уважать или там... Родину любить — предписания нет. Скоро отравимся и передохнем все, а им — трын-трава. Им план гони. Любой ценой.

— Послушать вас — прямо патриот.

— И если их вдруг разбудят, — с воодушевлением продолжал Андрей, — мать моя буфетчица! Оказывается, эта деятельность никакая не противозаконная, а самая что ни на есть полезная. Всем полезная, всему обществу... Здрасьте вам, очнулись. Тридцать, сорок лет спали, сажали, давили, выбрасывали людей на помойку, а выходит — ни за что! За то, что шевелились, хотели дело делать, а не с лозунгами маршировать.

— Начитались.

— Ой, бросьте. Пока своя башка варит, не жалуюсь. Надоело. Закон, закон. Да сейчас вам любой пятиклассник скажет, что закон у нас что дышло... Разве не так?

— Нет, не так.

— Был бы судья знакомый — вот и все ваши законы. Что я, не знаю?

— Отстаете от жизни, Гребцов. Все изменилось.

— Да?.. Не врите хоть вы-то! От вранья люди сохнут!

— С брани... С брани сохнут. А с похвальбы толстеют.

— От вранья — дохнут!.. У меня же информация почище вашей. Вот Трегубову закатали — отшумели, отчитались, даже в «Огоньке» тиснули, а тех, кто бражкой заправлял, кто из столицы нашей Родины вонючий вокзал сделал — с почетом на пенсию! Как же — нельзя. Они же шишки на ровном месте, для них закон не писан... Вот оно где, зло-то. Здесь... Это раньше — при Сталине, что ли? — слепые были. А сейчас — во, фигушки. Народ все видит и перестает верить.

— Неравнодушие — хорошо... Но мы отвлеклись, вы не заметили? И, кажется, не случайно заговорили на общие темы. Как вы считаете?

— А меня хлебом не корми — дай поговорить с хорошим человеком.

Они огибали пруд. День был серенький, но теплый. Старушки на лавочках разглядывали прохожих. Молодые мамы прогуливались с колясками, читая на ходу прессу. Дети кормили лебедей.