Михаил Белов - Когда пробуждаются вулканы

— Вы вулканами давно заинтересовались? — спросил Колбин, закуривая трубку.

— Да, Евгений Николаевич. Я ведь родился на Камчатке и теперь очень рад, что меня включили в состав этой экспедиции. У меня имеются кое-какие идеи…

— Уже? — иронически бросил Колбин. — Не побывав на вулканах, вы уже носитесь с идеями. Это несерьезно. У меня идеи возникают после изучения и накопления фактов. — Колбин помахал спичкой и, потушив ее, покосился на Данилу. — Я, помнится, читал в вашем личном деле, что после войны вы были некоторое время простым каменщиком.

— Да.

— А потом кончили институт, — продолжал Колбин без запинки, — получили диплом инженера. В Италии изучали работу геотермических электростанций.

— Удивительная память на чужие биографии, — иронически заметил Данила.

— На память не могу пожаловаться. — Колбин поджал тонкие губы и спросил: — Думаете, и на Камчатке можно строить такие электростанции?

— Теоретически — да, а что практически можно будет сделать, — посмотрим на месте.

— А в Академию наук зачем перешли? Ученым хотите стать?

— Направили.

— Значит, вы не собираетесь оставаться в Академии?

— Нет, — ответил Данила.

— Мне кажется, что вы упустите свое счастье, если уйдете из Академии. Ведь наша поездка — прекрасное начало для приобщения к науке.

— Может быть.

— Камчатка — золотое дно, где лежит много кандидатских и докторских диссертаций. Побывав на вулкане, нетрудно будет подняться еще на одну ученую степень. Я охотно помогу вам в этом.

Данила не ответил. Воцарилось недолгое молчание.

— Где же летчик? — почему-то с раздражением спросил Колбин.

— Внизу, возле самолета. Сейчас придет.

Когда постучали, Колбин поднялся и открыл дверь; снаружи ворвался снег и веселый голос летчика.

— Пошли, — сказал Данила и спрыгнул на землю. Колбин попросил его посторониться и тоже соскочил в снег.

Часа через полтора все трое благополучно добрались до одинокого дома, затерявшегося в горах Камчатки.

Ночь. Звезды. Сопки. И дом в долине. Три окна тускло-желтым светом печально смотрят на мир. От этой ночной картины чем-то далеким и родным повеяло на Данилу. Ему казалось, что он когда-то видел и этот тускло-желтый свет, и пушистый снег под окном, и Большую Медведицу, повисшую на черном небе над вершиной вулкана, чтобы почерпнуть оттуда серебряным ковшом красно-огненную массу газовых облаков. Но где и когда видел?

Ночных гостей встретила женщина лет сорока на вид и сразу же провела в просторную горницу. Здесь было чисто и уютно. С потолка свисала старинная керосиновая лампа. На полу — домотканые дорожки и медвежья шкура возле кровати. В правом углу простенькая этажерка с книгами, и всюду на стенах из крупной даурской лиственницы — картины. Некоторые из них были сделаны мастерски. Колбин, осматривая их, то и дело издавал одобрительные восклицания. А летчик, переходя от одной картины к другой, только ахал. Наконец все трое сошлись у поясного портрета девушки в черном, с матовым продолговатым лицом, короной пышных золотистых волос и синими глазами. Ничего блестящего, яркого, нет даже жеста, так как руки не изображены. Техника письма удивительно проста на первый взгляд, словно художник, не задумываясь, легко, непринужденно укладывал мазок к мазку. Трудно было объяснить словами, что привлекало в этом портрете. Перед ними были не краски на холсте, а нечто бесконечно живое, манящее и очаровывающее. Это было настоящее произведение искусства.

— Знакомая себя рисовала, — певуче сказала хозяйка и пригласила гостей к столу. — Не обессудьте, добрые люди. Чем богаты, тем и рады.

— Ба, да тут царский ужин! — воскликнул летчик, потирая руки.

— Свежие огурцы в феврале? Откуда они у вас, хозяйка? — удивился Колбин.

— Из теплицы, хороший человек, из нашей фабрики зелени.

— У вас в доме печей, по-моему, нет, — заметил Данила.

— Зачем они?

— Как зачем? Как же вы отапливаетесь? — удивился летчик.

— Водой. Старик мой горазд на выдумки. За домом, — продолжала объяснять женщина, — теплое озеро, вода руки обжигает. Оттуда и берем тепло. Течет вода по трубам в дом и греет. И теплицу греет.

— Это не ново, — заметил Колбин. — В Италии, например, тепло вулканов широко используют в быту. Меня в данном случае интересуют огурцы. Они очень аппетитны. Вы не находите, Данила Корнеевич?

Колбин достал плоскую флягу и начал разливать вино в стаканы. Делал это он с наслаждением, был оживлен.

— Чистейший виноград в жидком виде, — засмеялся он, закручивая пробку.

Хозяйка постелила гостям на полу. Летчик, как только коснулся подушки, сразу же заснул. Колбин долго ворочался с боку на бок, вздыхал. Потом включил карманный фонарик. Пучок яркого света запрыгал по стене и застыл наконец на портрете девушки. Колбин встал, перешагнул через летчика и подошел к стене. Данила, задремавший было, приоткрыл глаза и увидел, как он, вплотную приблизившись к стене, схватился за раму портрета.

— Евгений Николаевич, — тихо позвал он.

Колбин вздрогнул и круто обернулся.

— Фу, напугали вы меня, — сказал он, недовольный тем, что его захватили врасплох. — Понимаете, не дает мне покоя этот портрет, — как бы оправдываясь, продолжал он. — Эта женщина очень талантлива, и ее автопортрет превосходен.

Колбин закурил и растянулся на постели. Долго молчал.

— Вы спите, Данила Корнеевич?

— Нет, что-то не идет сон… Кто бы мог подумать, что за тысячи километров от Москвы, в камчатской глуши, мы увидим такие талантливые картины?

— Да, картины чудесны… Когда-то я был знаком с автором, — голос Колбина дрогнул. — В Москве была выставка ее картин. Одну картину, очень смелую и своеобразную, критика встретила в штыки. Она покинула Москву.

— И вы близко знали ее?

— Смотря что под этим подразумевать, — по тону, каким это было сказано, Данила понял, что Колбин не хочет продолжать самим же начатый разговор о художнице. — Давайте спать, Данила Корнеевич, — он сладко зевнул и повернулся на бок.

Тишина.

В отдалении, в комнате хозяев, пробили часы. Замирающий вдали мелодичный звон напомнил Даниле другое: далекие детские годы. Дом у подножия вулкана. Ручей с прозрачной холодной водой, настил из досок от крыльца к ручью. Отец сидит на корточках и пригоршнями жадно пьет воду. «Тятя, не надо больше», — это он, Данилка, теребит его за плечи. Отец медленно поворачивает лицо и долго смотрит на него, Данилку. «Эх, сына, сына, — говорит он, — опоганили мне душу, оплевали. — И, показывая на вулкан, сурово: — Погиб там хороший человек. Помни. А мать забудь. Она покинула нас». Данилке страшно и почему-то холодно, он вздрагивает и прижимается всем телом к отцу. Отец гладит его по голове широкой жесткой ладонью. «Ничего, сына, ничего», — успокаивает он. Они сидят, обнявшись. Сгущаются сумерки. Месяц, круглый, как мяч, купленный отцом, оторвался от вершины вулкана и осветил все кругом ровным светом. «Пойдем, сына», — и, подняв его, Данилку, на руки, отец понес его в дом.