Ростислав Самбук - Сейф

— Решили все же рискнуть?

— Вроде тут мы ничем не рискуем!

— Но все же есть где спрятаться...

— День-два, а потом?

— Наверно, вы правы. Восточные рабочие теперь долго не задержатся тут, и вы сможете возвратиться в Штокдорф.

— Вот видите, — счастливо улыбнулся Кальтц, — я тоже так думаю. К тому же моя дорогая Урсула заждалась меня.

— Жена?

— Да.

— Я завидую вам, — поднялся Валбицын. — Знать, что хоть кто-то ждет тебя, когда вокруг... — Он не закончил и махнул рукой, как бы демонстрируя свое отвращение ко всему происходящему. — Я провожу вас, господин Кальтц, засиделся тут, и хочется немного размяться.

— Но вас могут заметить... — Кальтц недовольно взглянул на Валбицына, вероятно, эта услужливость насторожила его, но вмешался Кранке и развеял все подозрения:

— Господину Валбицыну надо взглянуть на поле за парком. Сможет ли там сесть небольшой самолет...

Раньше они не делились своими планами с управляющим, теперь же Кранке знал, что ему можно доверить любую тайну...

Видно, Кальтц сразу оценил это проявление полнейшего доверия, так как охотно объяснил:

— Самолет типа «Физелер-шторх». К фон Шенку когда-то прилетал его приятель именно на «физелер-шторхе»...

— Вот господин Валбицын и убедится в этом, — вставил Кранке. — Покажете, где лучше приземлиться самолету. Счастливо вам.

Это было сказано с искренней приветливостью, чуть ли не дружески, лицо Кальтца расплылось в широкой улыбке, и он на прощание крепко пожал руку гауптштурмфюреру.

Валбицын знал эти места не хуже Кальтца. Они с Кранке успели разведать все подходы к охотничьему дому, особенно дорогу к полю. Поэтому он ловко пробирался по ложбинке, обходя заросли шиповника и ежевики.

Тропинка круто поднималась вверх к полю. Валбицын первым поднялся к нему, притаился за раскидистым кустом, осматриваясь, Кальтц остановился рядом, он запыхался и тяжело дышал.

Управляющий миновал куст, оглянувшись на Валбицына, предложил пройти немного дальше, чтобы как следует увидеть все идеально ровное и длинное изумрудное поле, поднял руку, указывая, откуда лучше садиться самолету. Он окончательно успокоился и вовсе не остерегался Валбицына — подставил ему спину, и тот незамедлительно воспользовался этим: ударил точно и сильно. Кальтц, наверно, даже не осознал своей смерти, лишь застонал и осел под куст медленно, словно устал и должен был отдохнуть.

Валбицын аккуратно вытер нож о пиджак управляющего, нажал на кнопку, пряча лезвие, и только потом повернул Кальтца вверх лицом. Увидев, как мутнеют его глаза и мертвенная бледность разливается по лицу, внимательно огляделся и не заметил никого. Только нахальная сойка трещала в кустах боярышника.

Валбицын постоял еще немного и, убедившись, что Кальтц мертв, быстро направился назад к ложбинке.

5

Гусак дожаривался на сковородке, и неимоверно вкусный запах переполнял барак. Тут не пахло так никогда, и в кухню все время заглядывали любопытные. Слух, что Мишина мать жарит гуся, распространился молниеносно. Это было так неожиданно, что к бараку пришли даже французы. Они вдыхали запах гусятины, о чем-то живо разговаривали и, наверно, одобряли Мишину смелость, смеясь и показывая на него пальцами. Потом один из них подозвал Мишу и поинтересовался, где именно он поймал такую вкусную птицу. Миша охотно объяснил им, и французы, посоветовавшись, отправились к лугу, но не успели отойти и сотни метров, как из-за сада, что отделял барак от шоссе, выскочила открытая машина. Миша сразу узнал ее и бросился навстречу. Французы нерешительно остановились, но, увидев, как радостно машет руками Миша, поняли, что именно случилось, и повернули назад.

«Виллис» остановился резко, словно шофер испытывал надежность тормозов, и Бобренок, выскочив из машины, чуть не попал в Мишины объятия.

— Ну, — спросил майор нетерпеливо, — где твой фельдшер?

— Леся бегала к нему — он ждет вас дома...

Хотел объяснить, кто такая Леся и что до деревни, где живет фельдшер Функель, совсем близко, вон даже черепичные крыши видны, но машину уже окружили девушки, и шумливая Настя, никого и ничего не боявшаяся, обняла майора за шею и повисла на нем, обцеловывая.

Мише показалось, что даже при всей необычности ситуации Настя переборщила: такая персона, как майор, требовала большего уважения, и на какое-то мгновение он испугался Настиной дерзости, однако увидел, что майор нисколечко не обиделся, наоборот, прижал к себе девушку и закружился, смеясь и тоже целуя ее. А тут и остальные уже налетели на машину, хохот, визг долетали оттуда. Потом кто-то, может, шофер, а может, какая-то из девушек, нажал на клаксон, и автомобильный сигнал, заглушив девичий крик, зазвучал торжественно и празднично, будто салют.

Наконец Настя отпустила Бобренка, но не отошла, держала за руку и заглядывала в глаза, будто надеялась услышать от него что-то сокровенное, ведомое только ему, и майор понял, что не имеет права обмануть девушку, и должен что-то сказать — именно те слова, которых от него ждут не только эта полная, но такая симпатичная Настя, но и все, кто столпился вокруг «виллиса».

Бобренок деликатно освободил свою руку из Настиной, обвел взглядом людей, буквально накинувшихся на них. Нескольких секунд ему хватило, чтоб увидеть убожество полинявших, застиранных, кое-как заштопанных и в заплатах ситцевых и сатиновых платьев, грязных и дырявых рубашек на мужчинах, худые изможденные лица с изголодавшимися, но такими счастливыми и возбужденными глазами. Где-то среди них сверкнула солнечная улыбка шофера Виктора, появилась и сразу исчезла за девичьими плечами вытянувшаяся и почему-то удивленная физиономия Толкунова. Бобренок шагнул к «виллису» и произнес то, о чем думал и хотел сказать:

— Вот так, дорогие наши люди, дождались!.. Трудно вам тут было, но, поверьте, и нам не легче!

Девушки отпустили возбужденных Мохнюка и Толкунова. Капитан расправлял помятую фуражку и усмехался смущенно, а Виктор вдруг полез на «виллис», чтобы лучше разглядеть собравшихся. Теперь он возвышался над всеми, как оратор на трибуне, поневоле став самым главным, — помахал зажатой в кулаке пилоткой и закричал неожиданно тонким и визгливым голосом:

— Теперь вы снова свободны! Ура!..

Бобренок увидел, что пожилая женщина в старой кофте и на удивление яркой, вероятно, совсем новой сатиновой красной косынке — такие носили первые комсомолки и рабфаковки — изнеможенно оперлась на радиатор. Ему показалось, что женщина вот-вот упадет, потеряв сознание. Он рванулся к ней. Она пришла в себя и вместе со всеми девушками подняла вверх сжатые кулаки и подхватила громкое «ура».