Николай Асанов - Янтарное море

В числе закупленных богатств было прелестное стило с широким пером для графических работ. И Лидумсу пришлось провести вечерний сеанс рисования: он нарисовал и миссис Флауэр, и ее супруга, и Ребане, и Жакявичуса, и раздарил им рисунки на память. Эта молниеносная быстрота, эта умелая и умная хватка пера, когда в течение пяти минут на бумаге появлялся, «как живой» тот или другой человек, окончательно восхитили миссис Флауэр да и других однокашников Лидумса…

Более того, слава художника очень быстро по неизвестным Лидумсу каналам достигла мисс Норы, Большого Джона, а следовательно, и Маккибина… Об этом Лидумса предупредил все тот же всезнающий Силайс…

В эти дни ему пришлось часто беседовать с Большим Джоном, с Малым Джоном, еще с какими-то «специалистами по России», которых ни Большой ни Малый Джоны Лидумсу не представляли — шла детальная проработка доклада. Точнее говоря, проверка. Лидумс уже знал, что Вилкса посадили писать «мемуары» о пребывании в Латвии, что много раз задавали ему контрольные вопросы, которые только бесили Вилкса, о чем тот в соответствующих выражениях и поведал Лидумсу:

— Это проклятое английское высокомерие и недоверие! — угрюмо говорил он. — Они не могут допустить даже такой простой вещи, что Лаува не побежал с доносом! Когда мне сказали об этом опасении, я прямо швырнул в морду Большому Джону, что с ним не пошел бы не только в Советский Союз, но даже на охоту, боялся бы, что с испугу он выстрелит мне в спину. Ничего, подействовало!

Лидумс понимал, что в душе Вилкс и сам не очень-то верит в порядочность своего бывшего коллеги. И не успокаивал его. Однажды только сказал:

— Если жена Лаувы — учительница, она, конечно, имеет доступ ко всем районным властям. А при помощи родственников и знакомых достать «чистый» паспорт можно! Вон Делиньш даже жениться собирается, надеется, что родственники девушки помогут ему легализоваться…

— Я это же им и сказал! Слово в слово! — восхитился поддержке Вилкс. — И когда они начинают строчку за строчкой шелушить доклад Будриса, я им тоже такие ножи в спину втыкаю, что они только ежатся!

Позже Лидумс понял, что эти «ножи в спину англичан», которые «втыкал» Вилкс, очень помогли делу. В тех случаях, когда что-то в их сообщениях не совпадало, Вилкс немедля становился на сторону Лидумса, доказывая, что многое он не знал по «законам конспирации», что в других случаях, конечно, прав Лидумс, который отлично знает местные условия и является доверенным лицом «самого Будриса!» Восхищение Вилкса Будрисом тоже накладывало свой отпечаток на все его «мемории»…

В эти дни Лидумс передал через Силайса в разведцентр радиограмму для Будриса, в которой сетовал на то, что задерживается в Англии на длительный срок, хотя ему «очень хочется опять быть рядом с друзьями». Сообщил он и то, что доклад встречен благожелательно… О том, что радиограмма не была задержана «по техническим причинам», он узнал на следующий день, получив ответ Будриса. Кроме всего прочего, Будрис сообщал, что и он, и Анна с нетерпением ждут его… Это была первая весточка от жены. Но кто мог сказать, придумал ли Будрис «нетерпение» Анны или на самом деле говорил с нею? Запрашивать подробности о жене Лидумс просто боялся…

8

День полного признания посольской миссии Лидумса наступил так внезапно, что у «посла» могла закружиться голова от успеха, не будь давней выучки подпольщика…

Утром восемнадцатого ноября в комнату Лидумса ввалился Силайс и пошел на него с распростертыми объятиями, словно собирался удушить гостя.

— Поздравляю! Поздравляю со светлым днем, омраченным нашими вечными врагами! — восклицал он, прижимаясь холодной щекой к щеке Лидумса, похлопывая его по спине, делая все те нелепые жесты, какие делает мужчина, обнимающий мужчину, чтобы выказать ему свое полное расположение.

Лидумс едва не спросил, с каким это великим праздником поздравляет его опекун, но вовремя прикусил язык. Восемнадцатого ноября буржуазная Латвия праздновала день установления республики. Республика дала Лидумсу только тюрьмы и нищету, поэтому он мог забыть этот «светлый праздник». Но здесь он не имел права ничего забывать.

Он чуть не всхлипнул от душевного волнения, порылся в карманах, вытер белоснежным платком сухие глаза, теперь уже сам обнял Силайса, похлопал его по спине, сказал:

— Ничего, наш праздник еще настанет!

— Да, да, настанет! — воскликнул Силайс.

Человеческий язык значительно чаще скрывает мысли, нежели разъясняет их. Так и тут: два человека думали о совершенно разных вещах, хотя произносили одинаковые слова.

— Сегодня мы приглашены к главе нашего государства его превосходительству господину Зариньшу! — с пафосом воскликнул Силайс.

— О! — и Лидумс почтительно склонил голову, полузакрыв глаза, чтобы спрятать торжествующую усмешку.

— Господин Зариньш приглашает нас прибыть к восьми часам вечера.

— Ничто не помешает мне передать его превосходительству поклон от нашей непобежденной страны! Наши люди молятся о здоровье его превосходительства и надеются на его заступничество!

Они еще долго обменивались подобными высокопарными фразами, а Лидумс вспоминал все, что знал о «главе латвийского государства».

Ему не привелось встречаться с Зариньшем на родине. Карл Зариньш, дипломат старой школы, почти всю жизнь провел за границей. Теперь он был старейшим из оставшихся за границей дипломатов и официально признанным правительством Англии «главой латвийского государства». В свои восемьдесят лет Зариньш, по-видимому, не мог уже надеяться на торжественный въезд в Ригу на белом коне впереди оккупационных войск Англии и Америки, однако продолжал довольно активную деятельность «в защиту демократии». Зариньш назначал и смещал послов несуществующего латвийского государства. Только недавно он установил «посольские отношения» с франкистской Испанией. Единственное, что ему никак не удавалось, это сместить старого посла Латвии в США Спекке. Тот интриговал и досаждал Зариньшу, как мог, требуя признания «равноправия». Было понятно, что Соединенным Штатам выгоднее и удобнее иметь в Вашингтоне собственного подручного, а не обращаться в Лондон к Зариньшу, и государственный департамент поддерживал притязания своего выкормыша.

Спекке и его «подпольная» деятельность были чем-то вроде отравленной стрелы в сердце Зариньша, да и на Силайса действовали удручающе, по-видимому, согласно поговорке о том, что «паны дерутся, а у хлопов чубы трещат». Ведь Силайс надеялся на министерский портфель в недалеком будущем, а что, если какой-то Спекке, отсиживающийся в Вашингтоне, будет протестовать?