О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот

вывернул из другого кармана такую же груду и принялся лихорадочно в ней копаться.

— Что случилось? — спросил я.

— Да этот чек… Я не отдал его вам?

— Нет. Положили в этот карман. Я своими глазами видел.

— Я тоже так думал. Ну так его здесь нет.

— Как «нет»?

— Я этот чертов чек потерял!

Я засмеялся.

— Не может быть! Посмотрите в других карманах. Просто вы его не заметили.

Зигфрид систематически обыскал все свои карманы — чека нигде не было.

— Ну что же, Джеймс, — сказал он, — я его потерял. Однако есть очень простой выход: я подожду здесь, выпью еще кружечку, а вы тем временем съездите к Уолту Барнетту и попросите, чтобы он выписал второй чек.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

За долгие часы поездок с одной фермы на другую времени для размышлений хватает, и, возвращаясь после позднего вызова, я принялся лениво оценивать свою способность планировать жизнь.

Пришлось признать, что она у меня развита слабо. Вскоре после свадьбы я сказал Хелен, что с детьми нам следует подождать: меня скоро призовут, у нас нет своего дома, наше финансовое положение весьма зыбко… Вот когда кончится война…

Откинувшись в кресле и попыхивая трубкой, я весомо обосновывал каждый аргумент, но, когда врач подтвердил, что Хелен беременна, я, помнится, нисколько не удивился.

В открытое окно из теплой тьмы веяло запахом трав, к которому, пока я ехал через деревню, на мгновение примешался сладковатый таинственный аромат древесного дыма. За деревней шоссе, пустое и ровное, продолжало кружить между черными громадами холмов. Нет… Никакой я не организатор. Очень скоро я уеду из Дарроуби, а потом и из Англии неизвестно на какой срок — да и вернусь ли я вообще? — и оставляю беременную жену без дома и без денег. Муторное положение!.. А впрочем, я уже успел убедиться: жизнь такая штука, что и при самых благоприятных обстоятельствах ее аккуратно по полочкам не разложишь.

Часы на колокольне показывали одиннадцать, когда я свернул с рыночной площади на улицу Тренгейт и увидел, что в нашем окошке темно. Значит, Хелен уже легла. Я въехал во двор, поставил машину в гараж и прошел через длинный сад в дом. Так завершался каждый мой день. Иногда я спотыкался на мерзлой земле, но нынче в летнем мраке было приятно шагать под ветвями яблонь к безмолвному темному силуэту дома, вырисовывающемуся на фоне звезд.

В коридоре я столкнулся с Зигфридом.

— Вернулись от Алленби, Джеймс? — спросил он. — Колика? Я прочел в журнале.

Я кивнул:

— Да, но легкая. Небольшое несварение. Их серая пара добралась до грушевых паданцев в саду.

Зигфрид засмеялся:

— Ну, я опередил вас на считанные минуты. Последний час я провел у старой миссис Дьюар — держал ее кошечку за лапку, пока она рожала.

Мы дошли до угла коридора, и он нерешительно остановился.

— Может быть, немножко посидим, Джеймс?

— С удовольствием, — ответил я, и мы пошли в гостиную. Но между нами чувствовалась какая-то неловкость. Ведь рано утром Зигфрид отправится в Лондон, чтобы стать военным летчиком. Он уедет еще до того, как встану я. Мы оба знали, что прощаемся.

Я опустился в свое обычное кресло, а Зигфрид извлек из стеклянного шкафчика над камином бутылку и две рюмки. Налив их почти до краев, он поставил бутылку на место и сел напротив.

Сколько раз мы сидели вот так в прошлые годы, нередко коротая время за разговором до зари! Конечно, после того как я женился, такие бдения прекратились. И сейчас у меня было ощущение, точно стрелки часов были переведены назад: я сижу с рюмкой в руке, смотрю на Зигфрида по ту сторону камина и ощущаю, точно живую, прелесть этой старинной комнаты с высоким потолком, изящными нишами и стеклянными дверями, ведущими в сад.

Мы говорили не о его отъезде, а о том, о чем говорили всегда: о чудесном выздоровлении проклятой коровы, о том, что вчера сказал старик Дженкс, о пациенте, который хорошенько лягнул нас, перемахнул через изгородь и был таков. Вдруг Зигфрид поднял палец.

— Да, Джеймс, чуть было не забыл! Я приводил в порядок счетные книги, и выяснилось, что я вам должен пятьдесят фунтов.

— Разве?

— Да, и я чувствую себя очень виноватым. Помните, когда вы еще не были моим партнером, вам полагался процент с туберкулинизации за Юэна Росса? Там произошла какая-то накладка, и я вас обсчитал. Во всяком случае, вам предстоит получить пятьдесят фунтов.

— Пятьдесят? А вы уверены?

— Абсолютно уверен, Джеймс, и приношу свои извинения.

— Ну, какие там извинения, Зигфрид! Тем более что сейчас это как раз кстати.

— Вот и хорошо… чек вы завтра найдете в верхнем ящике письменного стола. — Он небрежно махнул рукой и заговорил об овцах, которых обследовал днем.

Но я его почти не слушал. Пятьдесят фунтов! В те дни это были большие деньги, особенно когда в обозримом будущем мне предстояло получать в день три шиллинга как рядовому ВВС. Эта сумма не разрешала моих финансовых проблем, но все-таки была недурным резервом.

Самые мои дорогие и близкие единодушны в том, что я несколько крепковат задним умом, и не исключено, что они правы: во всяком случае, прошло много лет, прежде чем до меня дошло, что никаких пятидесяти фунтов Зигфрид мне должен не был. Просто он знал, что я нуждаюсь в помощи, и когда долгое время спустя мне наконец все стало ясно, я сообразил, что он должен был прибегнуть к подобному способу. Чтобы не смущать меня. Ведь даже чек он мне сам не отдал…

Мы удобно полулежали в креслах, откинув голову на спинку, далеко вытянув ноги на ковер, и лицо Зигфрида словно выступало из тени. Мне вдруг пришло в голову, что он выглядит значительно старше своих тридцати с небольшим лет. Это было привлекательное лицо, худощавое, волевое, с умными, полными юмора глазами — но не молодое. Собственно говоря, на моей памяти Зигфрид никогда не выглядел молодым. Зато последнее слово осталось за ним, потому что годы почти его не изменили и теперь он нисколько не выглядит старым.

В эту минуту я пожалел, что здесь нет Тристана и мы не сидим втроем, как столько раз бывало за эти три года. Мы разговаривали, а память