Кошки в доме. Кошки в мае. Дайте кошке слово - Дорин Тови

И следовательно, в критический момент детеныш воссоздает самого себя по образу и подобию того, кого считает «матерью». Как же он воссоздает? Внешне? Внешне он остается все тем же. Значит, психически, морально. Нельзя же думать, что импринтинг ограничивается лишь «пробегом» за матерью в детстве и стремлением к выбору партнера из представителей того вида, на который был запечатлен, в зрелости. Надо думать, что это просто те моменты, которые открылись нам, стали доступны для изучения, и что между ними существует целый ряд других факторов поведения, также «поступающих в распоряжение» влиянию импринтинга. А следовательно, должны иметь место изменения и в мышлении, и в психике, и в поведении. Но вся психика не может измениться, она может измениться лишь в рамках, доступных для действия импринтинга. И получаются «ножницы». Между поведением детеныша, запечатленного на свой вид, и поведением детеныша, запечатленного на чужой вид.

Вот эти «ножницы» и составляют ту цепь «атомов поведения», которые становятся нам известны, видимы и доступны для изучения.

Домашние животные, как уже говорилось, запечатлены на человека веками. По той или иной причине: то ли имея изначально «характер», близкий к человеческому, то ли получив какую-то другую возможность общаться с человеком, впитывать и поглощать в себя человеческие черты поведения и характера (скажем, направленное приручение животных человеком), но только домашние животные в каком-то смысле стали, если можно так выразиться, «сколком» с людей (недаром в народе существует мнение, что домашние животные даже внешне часто повторяют облик своего хозяина).

Изучая поведение собаки или кошки, запечатленных на человека, мы, естественно, сможем лучше понять и резче для нас могут обозначиться (проступить) свойства, появившиеся в связи с импринтингом. Но главное, надо помнить одно: они, эти свойства, проступают… «Атомы поведения» становятся видимыми, цепочка атомов создает в поведении животных видимые «ножницы», но они существовали всегда, и до опыта, просто были скрыты от нас.

Поэтому поведение кота или кошки, запечатленных на человека, надо рассматривать не как возникновение какого-то нового поведения, в основе которого лежат новые психофизические свойства животных, а как свойства, внезапно проступившие; подобно тому, как при проявлении фотографии выступает силуэт, уже существующий на пленке, так и тут становятся видимыми для нас те свойства, которые существуют у животных всегда, но обычно проявляются в поведении другого рода и качества.

И если я у своего кота наблюдаю такую поразительную способность к общению с человеком, такое слияние его с ним, такое повторение в нем человеческих чувств, значит, эти чувства и способность к мышлению, к сознательным действиям вообще присущи животным, а не результат импринтинга на человека. И это принципиально важно, потому что и «мышление», и «понимание», и «навыки» (по сути своей — человеческие) — все это, объективно существующее и лишь проявленное в результате импринтинга, и составит в дальнейшем те самые «атомы поведения», которые мечтал получить Леб, чтобы объяснить «все».

Однако для этого на импринтинг надо смотреть не просто как на критический момент, в результате которого происходит лишь запечатление образа матери, себя и будущего «любимого», другими словами, вида, к которому животное начинает себя относить, но как на запечатление индивидуальной сущности образа индивида в целом, его свойств, привычек, черт характера и форм поведения. Только при таком взгляде на импринтинг он обретет свое истинное значение и поможет дальнейшему изучению поведения животных, осмыслению степени их мышления.

Котя и Утя

Человека, если мы его не знаем, мы судим по черточкам и каждую черточку ему в строку ставим. Это — хорошая черточка, а это — плохая, а эта говорит о том-то, а эта — о том. Потом, когда человека ближе узнаешь, все черточки сливаются в характер, и на них уже отдельно внимания не очень обращаешь, потому что знаешь человека, как говорят, наизусть, и уже не черточки нас интересуют, а проявление всего характера.

Вот так и Котю я изучала, как того человека, которого поначалу не знаешь. Вот так и к Коте своему приглядывалась. И каждую его черточку обдумывала — что она значит.

И вот что я заметила: Котя понимает про другого то, что сам испытывал. Да и люди также. Если сам перенес болезнь, или несчастье, или что случилось с тобой, то это и понимаешь. А если не болел, и не переживал, и ничего не случалось, ничему ты и не сочувствуешь. Если уж добрый очень, то, может, умом и стараешься понять, а все это не так, как если сам пережил, тогда и на другого смотришь иначе, и знаешь, каково ему, и уж никогда не осудишь.

Я это к тому, что мой маленький Котька, если его в руках тискать, начинал пищать: больно, мол. Я сразу отпускала его. Так вот, когда он расходился и прыгал, как настоящий тигр, на мою руку и кусался, да так больно иногда, что я вскрикивала, Котя тоже сразу же отпускал. И в следующий раз кусал осторожно, чуть-чуть, словно понимая, что хватил лишку в прошлый раз, и извинялся. Значит, он тоже, Котя, понимает, что другой, когда ему больно, вскрикивает от этого.

Жизнь Коти делилась на два состояния: бодрствования и сна. Ко сну относилось не только состояние самого сна, когда он спал, но и состояние непосредственно перед сном и после. В эти «сонные состояния» делать с моим котом можно было что угодно. Если даже вниз головой его держать — он все равно спал. А если и не спал, то никакого неудовольствия не выражал. Все это оттого мне было удивительно, что Утя с самого детства была совсем другого характера. Гладить себя не всякому позволяла, а уж что-то с ней выделывать, да еще в сонном состоянии — это уж никому не разрешалось. Я поначалу и Котю-то даже брать на руки опасалась. С осторожностью прижимала к себе. И все удивлялась: надо же, не цапнул. Утя бы давно цапнула.

Зато в бодром состоянии, если мой Котя не спал, не собирался спать или уже совсем проснулся, вот тут угомонить его было невозможно. Он носился по комнатам, взлетал на занавески, с ошалелым видом прыгал по столам, стульям и диванам. Но вот он наигрался, набегался, устал. Сон одолевает его. И я беру Котю, прижимаю к себе и хожу с ним, качаю, глажу.

Спать Котя любил, положив голову на подушку. Тельце его вытягивалось по одеялу: он как бы копировал человека.

А еще Котя любил шутить. И если ты лег, но не спишь или уже проснулся, но даже сам не осознал еще этого, Котя