Сергей Жигалов - Бродячие собаки

Держать деда Мороза досталось Насте. Девочка взяла обеими руками пластмассового деда Мороза, выставила перед собой.

— Дура, пуля же насквозь его пробьет и тебе в живот попадет, — сказал Вовка. — Над головой подними. Настя подняла и зажмурилась. Вовка взял пистолет обеими руками, как герои триллеров в телевизоре, стал целиться. На прицельной планке то появлялся дед Мороз, то Настино лицо с крепко зажмуренными глазами. Вовка согнул руки в локтях и нажал на спусковой крючок. Пуля отрикошетив от стены, ударилась в аквариум, вышибив боковину. Вода белым комом полетела на пол. Красные меченосцы запрыгали по ковру Найда выползла из-под фикуса, принялась лакать воду с ковра. Собаки повскакали. Визжали девочки.

— Вова Егоров, что там происходит? — Крикнула в приоткрытую двери кухни Наталья. — Прекратите баловать!

Майконг вскочил. Его красные зрачки впились в закричавшую женщину.

Глава семнадцатая

Слухи, будто клочья горящей соломы в ураган, несло по селу. Кто-то видел, как вели под автоматами братков. И летело: «Чеченские боевики захватили садик…» «Собаки-людоеды разорвали воспитательниц. Дети закрылись в спальне…» «Поймали белую собаку с наркотиками в брюхе. Наркодельцы прямо в садике вскрыли ее…» «Дети в обмороке»

Один из таких горящих клочьев занесло в дежурку, где Петруччио на пару с плакатным боровом в цилиндре распивал самогонку. Он запряг лошадь в сани. Сунул в солому вилы. Взмыленная кобыла, запаленно поводя боками, подлетела к детсаду, когда там уже толпилось полсела. Солдаты стояли цепочкой вокруг здания, не подпуская никого близко. Петруччио выдернул из саней четырехрожковые вилы и устремился к крыльцу. В этот момент как раз уводили братков.

Егерь подбежал к окну. Продышал в мерзлом стекле глазок. Увидел, как дети ползали по полу. Они собирали в баночку с водой прыгавших по паласу рыбок из разбитого аквариума. Найда недвижно лежала под фикусом.

Петруччио с вилами наперевес пробежал мимо невольно расступившихся солдат. Взбежал на крыльцо: «Я спасу ее, и тогда она поймет, я люблю ее больше всех на свете! Она должна… увидеть Париж… Наташа!» Петруччио распахнул дверь. Мгновение он и Майконг смотрели глаза в глаза друг другу. Петруччио сморгнул, Майконг бросился на него. Опрокинул на спину. Но натруженные, крепкие, как кость, пальцы, еще крепче сжали черен. Рожки вил вонзились в Майконга.

Солдаты видели, как все тот же человек в черном халате уже без вил, угнув голову и зажимая ладонями шею, спустился с крыльца и, клонясь вперед, пошел прочь. Уже смеркалось, и солдаты не разглядели сыпавшиеся за человеком частые гроздья крови.

Петруччио упал в сани, и лошадь привычно потрусила по дороге на ферму. Он не ощущал боли, только страх. Кровь толчками била в пальцы, прижимавшие рану на шее. Сколько раз в последние годы краснозадый волосатик понуждал его к самоубийству. И всегда Петра останавливала мысль о Наталье: «Всю жизнь потом ей с этим жить, мучиться».

Он не думал о самоубийстве, когда, зажимая рану, бежал к саням. Но какой-то внутренний ступор не дал ему закричать, позвать на помощь… Он просто уткнулся лицом в холодную солому и опустил руку, зажимавшую рану «Наташа, я не спас ее и сам вот так… Что с ней? Если бы эти псы кого-то разорвали, их бы убили на месте… — Мысли были ясные и трезвые… — Она огорчится, будет страдать… Люблю ее как никогда никого на свете…» При этой мысли его сердце забилось сильнее и чаще, с каждым толчком крови укорачивая быстро исходящую из его тела жизнь. Что жизнь, если любовь смелее смерти? И тот клочок Венькиного письма, который решил ее судьбу — все искуплено, смыто пульсирующей из расхваченной Майконгом артерии кровью.

Она уже не виделась ему как на любимом фото — в васильковом платье, с лицом, спрятанным в охапку черемухи. Она стояла невидимая высоко на вершине. По чудному свету, струившемуся с этой вершины, он знал, что она там. Сильные и красивые парни в трепещущих на ветру рубахах поднимались на этот зовущий свет. Оскальзывались, летели вниз по ледяному склону. Этот свет притягивал, звал его. И он тоже вышел на крутой ледовый склон. В каждой руке его очутилось по ледорубу. Он поднимался, с маху поочередно вонзая титановые клювы. Осколки льда осыпали лицо. Ветер рвал на нем красную рубаху. Но он восходил легко и радостно. Краснозадый волосатик пытался ползти за ним. Скреб перепончатыми лапками, соскальзывал, тянул вверх коготки, верещал…

Сияние над скалой становилось все ярче и прекраснее… Оно уже не имело имени. И он не огорчался, как раньше. Имя теперь не имело значения. Потоки света омывали его, тянулись к нему, будто лучезарные руки к потерявшемуся ребенку.

… Сивка испугалась мчавшегося навстречу черного джипа. Она прыгнула через снежный бруствер. Сани накренились. Петруччио вывалился в снег. Он так и остался лежать навзничь, с обмотанным вокруг шеи, парившим на морозе, рваным красным шарфом. Сердце его еще билось, но губы напрасно пытались выговорить: «Париж… умереть…»

Глава восемнадцатая

Полковник Инчерин все чаще поглядывал то на часы, то на входную дверь в детский сад. Нервничал.

— Давайте что-то делать. Конкретно. В девятнадцать ноль-ноль мне докладывать командующему об исполнении приказа.

— Так вы людоеда уже убили. Там, на кладбище, — сказал егерь.

— А эти кто по-твоему? — кивнул на дверь Инчерин. — Доложу, что уничтожили, а они тут детей порвут!

— Никого они не порвут.

— Нет, парень, мне погоны еще пригодятся. — Полковник отстегнул с пояса десантный нож. — Пуля дура, нож молодец!

— Нет, так не пойдет, на глазах у детей, — вмешался до этого молчавший начальник милиции.

— У меня приказ.

— А у нас дети!

Эн быстрыми шагами вошел в детскую. Молодая женщина врач встала навстречу. Бледное личико девочки сливалось с подушкой. Живой слезинкой взблеснула в ушке сережка. Эн показалось, что она не дышит. Он сжал себе лицо пятерней.

— Жива, жива. — Врач отвела его руку с превосходством человека посвященного. — Но мне не нравится ее пульс и давление.

— А мне не нравитесь вы. — На лице Эн от пальцев остались белые пятна. И оттого оно казалось неестественным, как маска.

— Мы делаем все возможное. — Лицо и шея у женщины покраснели.

— Надо сделать и невозможное.

— Мы стараемся. Если что, реанимационная бригада наготове.

— Если что, это что?

— Вдруг сердечко станет давать перебои…

— Юль, Юля! — Эн присел на кровать, пошлепал девочку по щеке. Головка податливо качнулась. Эн, глядя в ковер, вышел.