Василий Алферов - Утро года

— Две минуты, — слышь, — осталось.

Батюшки мои родные, какие минуты-то длинные!..

Потом начала меня выспрашивать и на бумажку записывать: как звать и какой губернии, чем занимаюсь, сколько лет, живы али померли родители, ежели померли, то от какой болезни, вовремя ли родился али недоношенным, грудями кормила мать али как, какими болезнями хворал и когда, как сплю да как ем — хорошо али плохо, прошибает ли пот, плюю как — с кровью али без нее? Что-то еще спрашивала, но у меня прямо-таки башка кругом пошла. Дьявол ее знает: вовремя я родился али нет? И чем кормила меня мать: грудями али соском резиновым — убей не помню!..

— Все, что ли? — спрашиваю.

— Нет, — говорит, — еще не все. Пойдем, я тебя взвешу да под мерку поставлю.

«Эх, — думаю себе, — ну и угодил же я в переплет!.. Так, пожалуй, до смерти замаешься тут».

После всего этого мученья чернявая мне говорит:

— Ну вот, а сейчас иди к дохтору.

Вот те на! А я думал: она и есть дохторша. И вот очутился я у дохтора — сухонького, с мохнатыми бровями старичка. Долго он меня вертел, а потом говорит:

— Болезнь твоя еще не особо запущена, поправить дело можно. Брось только табак курить и водку не пей. А вот, — говорит, — тебе рецепт… Порошки я тебе тут выписал. Пей три раза в день. Легче не будет — опять заявись.

«Ладно, мол, — думаю себе, — заявлюсь я к тебе на тот год об эту пору, дожидайся. Дураков нету». Попрощался я с дохтором и вышел. Иду, а сам все назад нет-нет да и погляжу: как бы не воротили еще зачем…

Тут не утерпел и Роман Сахаров, на что мужик жесткий, любит во всем порядок. Покачав головой, он проговорил:

— Эх и темный же мы народ! И смех и грех. Вот от Сурчихи никто не бежит. Сами приглашают да последнюю курицу суют в руки. А ей что? Дают — бери, бьют — беги…

Мужики загалдели:

— Ты, Роман, обожди со своей темнотой, не мешай… Пускай дальше говорит.

Максим Иванович потеребил бородку и шумно вздохнул:

— Да, братцы мои… Всякое бывает в жизни. Морщился, а пил эти самые порошки: не пропадать же, думаю, им. Старичок из лечебницы меня так припугнул, что я сразу и про табак, и про водку забыл. С той поры и по сию пору в рот не беру. Так и доживаю век без всякого удовольствия. Ну, вот и все…

— Нет, брат, не все! — неожиданно и громко крикнул Иван Верста, вставая с завалинки. — А кашель-то у тебя прошел в ту пору, аль Сурчиха долечивала?

— Ну, Сурчиха! — отмахнулся дядя Максим будто от осы. — Порошки помогли. Как рукой сняло!

— Чудеса! — удивлялись мужики.

Наш «аквариум»

Стояла поздняя осень. Снегу еще не было. Обычно в такое время рыбаки-любители ходили на озера глушить рыбу. Сквозь тонкий и прозрачный лед рыбу видно, как через стекло. В ясный морозный день мы с Яшкой отправились в луга, побывали на каждом озере, но рыбы не наглушили: наши колотушки были легки, а лед сравнительно толстый. Рыба от наших ударов не взвертывалась, а только пугалась и уходила вглубь.

— Домой пойдем, — безнадежно сказал Яшка.

В это время я выслеживал щуренка и, выбрав удобный момент, так сильно стукнул по льду, что даже переломил черенок колотушки.

— Есть? — обрадованно спросил Яшка.

— Нет… Ушла.

— Сорожка?

— Ну, сорожка… Щука!

— Большая?

Мне было неудобно сознаваться, что из-за маленькой рыбешки сломал колотушку, и я преувеличил этого щуренка раз в сорок:

— Фунтов на десять, а то и на пятнадцать, не меньше.

Яшка удивленно глядел на меня:

— Вот это да! Таких щук только дядя Максим глушит, а нам не осилить.

— Конечно, не осилить, — согласился я.

По пути к дому мы завернули на Кругленькое озеро. Здесь в летнюю пору женщины полощут белье, купаются маленькие ребятишки. Нам посчастливилось. Только мы ступили на лед, как сразу увидели два круглых золотистых пятна величиной с ладонь. Это были караси. Я взял у Яшки колотушку, одним ударом пробил лед и вынул карасей из проруби.

— Живые! — восторженно крикнул Яшка. — Давай их завернем потеплее, а дома в воду пустим. Они плавать будут и вырастут большие. Дядя Максим говорил, что караси живучие.

Так мы и сделали. О настоящем аквариуме мы тогда, конечно, и понятия не имели. Решили посадить их в кадку с водой, что стояла у нас в избе, у порога. Поскольку мы это делали тайком, то всю затею с карасями можно было бы проще и успешнее завершить у Яшки, потому что он жил только с матерью и дедушкой, а у нас семья семь человек. Но Яшка жил в землянке, и вода у них хранилась в ведрах.

Дома, кроме моего среднего братишки, никого не оказалось. Это было для нас как нельзя более кстати. Наказав братишке молчать, мы быстро пустили карасей в воду. Кадка была до краев полна. Несколько секунд караси чуть заметно шевелили жабрами, а потом медленно опустились на дно.

— Не бойся, Вась, — шепотом проговорил Яшка. — Это они устали… Вот отдохнут немного — и плавать будут.

Мы покрыли кадку и пошли на улицу.

Спустя неделю произошло то, чего мы никак не ожидали: кадка сильно потекла. Я пришел с улицы в тот момент, когда мать перевертывала ее, осматривая дно, качала головой и вздыхала.

Караси лежали в большой деревянной чашке. Братишка мой теребил их за плавники. Отец стоял молча. Потом он махнул рукой:

— Хватит, мать, ворочать кадушку. Снесу к бондарю — обручи сменит.

Мать набросилась на меня:

— Идол ты непутевый! И в кого только уродился такой! Силушки моей с тобой нет!.. У людей дети как дети, а этот — наказанье одно! Напугалась я до смерти. Выдумщики! На-ка тебе — рыбы в кадушку напускали! Я только подошла, а они как вильнут хвостами — я так и присела со страху. Думаю: что за нечистая сила? И когда они только успели?..

Я стоял у порога, боясь шевельнуться. Мать сняла со стены ремень, но отец остановил ее:

— Чего ты взбаламутилась? У карасей зубов нет, кадушку прогрызть они не могли. Потекла она не от этого… А ты, сынок, что прижался, как сирота? — неожиданно дернул он меня за рукав и тихонько толкнул к столу. — Эх, нужда наша горемычная!..

Мать накинулась на отца:

— Ты всегда потачку даешь! Избаловал мальчишку, сладу с ним нет! Подожди, он тебе не только рыбы — и лягушек напускает…

Отец присел около печки и завернул цигарку.

— Напрасно, мать, кричишь, — сказал он. — Мальчишка растет смышленый, смелый. Ежели в дедушку пойдет — человеком будет.

Через день или два кадка с водой стояла на прежнем месте. Новые обручи доставили матери большую радость. Убираясь в избе, она тихонько напевала, что с ней бывало очень редко.