Ярослав Даркшевич - Росные тропы

Невелика тайна-то оказалась. Сок из-под коры вытекал, на него разных мушек, комариков налетело. Трясогузки о том и проведали. Снег недавно сошел, кормиться им трудновато было. Погода, помнится, не ласковая стояла, насекомышей много напреть не успело. А тут, на солнцегреве, да у сладкого сока они и сгрудились, сами птицам в рот просятся, знай клюй, не зевай. Выручил, выходит, дятел и трясогузок. Четыре вот пальца загнул я на руке, добрые дела нашего помощника считая. Суди сам теперь, какая польза лесу от дятла. Прямо специалист широкого профиля да и только!

Правда, многим о том невдомек. Характер у дятла доверчивый, любопытный. За доверчивость свою он и расплачивается частенько. Совсем недавно во время обхода слышу: в стороне выстрел ахнул и ребячий галдеж поднялся. Побежал, продрался сквозь кусты, а их, молодцов, человек десять на поляне. Все в кружок сбились. Один постарше в средине ухарь ухарем стоит. В одной руке дятла убитого держит, в другой — самодельный маузер, «поджигами» они такие штуки называют.

Не стерпел я — ухватил «героя» за ухо: «Что ж ты наделал? — спрашиваю. — Ты ж лес осиротил, без хозяина оставил!» — «Ладно, дедка, — он мне отвечает, — не обеднеет твой лес из-за одной пичужки!» Это дятел-то — вечный труженик и для других птиц радетель — для него никчемная, выходит, пичужка! Тряхнул я в сердцах горе-охотника за шиворот, самопал отобрал и поломал на мелкие кусочки.

На следующий день отца в селе встречаю. Подступает он ко мне: «Ты зачем моего Веньку обидел?» Я и отцу все рассказал, как тебе сейчас. Подумал он, головой покрутил и говорит: «Ну, придется ему тогда от себя добавить».

Мы с Никитой Петровичем посмеялись и оба разом глянули на березу. В вышине стучала и стучала крепким носом по стволу пестро-веселая птица — дятел. Рабочий день у него был еще весь впереди.

ПЕСНЯ ДРОЗДА

Теплые, теплые выстаиваются дни… Вторую неделю с рабочими лесоустроительной партии живу в Исетских борах — на наших глазах весна вконец оборола зиму.

В низких местах дотаивают последние пласты снега, полая вода опала; нитки ручьев просветлели, истончились — вот-вот порвутся. Зарозовела кора на березах, натянулась туго, сдерживая напирающий сок. Почки раздались, задышали смолким запахом березового листа.

Славнецкая пора, одна беда — быстротечна, как та вода, что прокатилась по лесным отложинам и оврагам.

Певчий дрозд принес корм птенцам.

Дрозды отпевают последние песни. Из вечера в вечер возле нашего становища на макушку молодой сосны присаживается один из них и поет до темноты, когда его самого уже не разглядеть на сосне, и только широко разносится окрест неторопливая, так хорошо оттеняющая сумеречную тишину песня: «Фил-лип! Фил-лип! Приди, приди! Чай-пить, чай-пить! Выпьем! Выпьем! Сладкий! Фил-лип!..»

С заката до густых сумерек зазывает певчий дрозд Филиппа, а тот медлит почему-то, не отзываясь. И в темноте издалека долетают до нас лишь посвисты других дроздов.

Я знаю, у нашего дрозда есть большая тайна. С краю залитой сейчас талой водой болотины, на высоком ольховом пне, выгнавшем от корня молодые длинные вицы, у него гнездо — круглая, прочная чашка, изнутри обмазанная глиной. Раза два я пробовал подойти к гнезду. При моем приближении дроздиха напрягалась, еще плотнее вдавливая в чашку свое тельце, отрешенно прикрывала глаза и замирала.

Конечно, никакого знакомого Филиппа у дрозда нет. Вечерами он поет для своей подруги, заботливо греющей пяток отложенных недавно иссиня-зеленых в веселых крапинах яиц. Когда из них выйдут беспомощные, голые птенцы, станет отцу не до песен. А пока дрозд поет, и мне кажется, что от его песен весенние вечера становятся еще взволнованней и тише.

Песня дрозда убаюкивает лес. Все в нем потихоньку отходит ко сну, и в пору, когда ярко замерцают все четыре звезды по краям Ориона, дрозд кончает пенье. Он складывает крылья, беззвучным камешком падает в ольховый куст, поближе к гнезду. Устраивается там на ветке — слышно легкое шуршанье, — чиркнет негромко, спрашивая о чем-то подружку, она ответит ему коротко, и дрозд затихает, забываясь коротким птичьим сном, — тонкая пленка заволакивает глубокие черные глаза певца…

Своенравна уральская весна. Как норовистая лошадь, бежит по земле, бежит, опахивая все на своем пути теплом и светом, потом остановится с разгона, крутнется на задних ногах и… завернут холода.

Ночью я проснулся от странного шелеста. Туча наглухо обметала небо, из нее сыпал сухой снег и стеклянно позванивал о ветки деревьев. Мне сразу подумалось о дрозде, вспомнилось его открытое гнездо и скромно-пестрая самочка в нем, ожидающая появления детей.

Чуть начало светать, я отправился к ольховому кусту. Снег падал и, похоже, не думал переставать. Маленькая наседка, озабоченно нахохлившись, сидела на гнезде, окруженная снегом.

Что же произойдет теперь? Самочке, пожалуй, волей-неволей придется оставить гнездо: не так-то просто усидеть в нем на морозе! Застынут, не успев вылупиться, птенцы. А сколько сил было затрачено птицами, сколько тревог и волнений успели пережить они — ведь гнездо им построить, наверно, так же трудно, как человеку дом!

В это время к гнезду подлетел дрозд. Я стоял рядом, но он даже не глянул на меня. Дрозд что-то принес и быстро сунул своей подруге, бойко осмотрелся, почистил клюв о сучок и снова унесся куда-то.

Отойдя немного, я присел на кочку. Через несколько минут дрозд снова был у гнезда. В клюве он держал большого дождевого червя. Удивительно! Глава семейства, оказывается, заботится о своей подруге, приносит корм ей прямо в гнездо. Выходит, он понимает, что, оставь самочка яйца неприкрытыми на самое короткое время, — погибнут дети?!

Но куда же дрозд летает за кормом? Последил, оказалось, совсем недалеко. Отлетит, опустится под куст, где снегу поменьше, и начинает деловито переворачивать и разбрасывать клювом листья. Поспешно, но совсем не суетливо перескакивает с места на место, ищет и ищет. Вновь отыскивает что-то, хватает и несет в гнездо к подружке…

Снег пролежал двое суток. Дрозд не пел в эти вечера. Он работал, оберегая от гибели свое семейство. К исходу третьего дня подул ветер с юга, сразу потеплело, снег мигом сошел. Дрозд, заняв старое место на макушке сосны, пел в тот вечер особенно долго и чудесно.

Когда мы закончили всю работу и собрались переходить на другое место, у дроздов в гнезде вовсю пищали большеротые птенцы.

ДРАЧУНЫ

Теплынь нахлынула, мягкой волной окатила землю. Пригорки обтаяли и смущенно просветлели первой игольчатой травой. Снег сполз, затаился в тенистых логах. Запахло волглой, оттаявшей землей.