Совы во льдах: Как спасали самого большого филина в мире - Джонатан Слат

рыбный филин, и, судя по меточным кольцам, самец с Фаты. Нетронутый голубь смирно стоял вдалеке, натянув до предела веревку и спокойно глядя на происходящее. Я держал хищника, пока Янченко распутывал его, а тот, как и год назад, вел себя покорно. Он прибавил в весе. Теперь он весил ровно 3 килограмма – на 250 граммов больше, чем прошлой зимой. Сначала я подумал, что датчик пропал, но когда просунул пальцы под густое оперенье птицы, то нащупал его там, у самой кожи. Когда я раздвинул перья, чтобы осмотреть прибор, то сразу понял, в чем причина отсутствия сигнала: на датчике виднелись глубокие, оставленные клювом царапины, а антенна полностью отсутствовала – птица вырвала ее из корпуса. Целых девять месяцев филин искал слабое место прибора. Датчик был бесполезен и для него, и для нас. Мы перерезали ремешки, удерживавшие устройство. У нас с собой были запасные датчики, но той же самой модели, и установка нового прибора привела бы к той же проблеме. Мы приуныли, но выбора не было, так что мы отпустили птицу и принялись обдумывать следующий шаг.

Одни птицы чаще других попадают в определенные виды ловушек, точно так же по-разному пернатые реагируют на датчики. Некоторые хищники, вроде виргинского филина, стремятся перекусить ремешки, чтобы поскорее освободиться от устройства, в то время как другие не обращают на него никакого внимания. Так, в 2015 году в Испании проводили телеметрическое исследование{120} черных коршунов, и только одна из сотни с лишним птиц сняла с себя маячок. Похоже, мы выяснили, как поступают с прибором рыбные филины: они отрывают антенну. Как же отслеживать их передвижения, если они ломают приборы? Такой поворот событий существенно тормозил нашу работу.

После того как мы отпустили филина, я провел небольшой эксперимент, чтобы понять, на каком расстоянии можно засечь передатчик без антенны. Я привязал поврежденный прибор к дереву на опушке леса неподалеку от домика Анатолия, включил приемник и стал медленно удаляться от датчика до тех пор, пока его сигнал не смолк. Я отошел от него метров на пятьдесят, и это было максимальное расстояние, на которое стоило рассчитывать в случае со сломанным устройством. К сожалению, рыбные филины редко подпускают к себе человека так близко, и, если бы мне все же удалось оказаться в пятидесяти метрах от птицы, я, вероятнее всего, увидел бы его. Можно было только предположить, что датчики на птицах с Фаты, Серебрянки и Туньши не работали по той же причине.

К счастью, решение, по крайней мере частичное, было у меня наготове. Еще до того, как стало известно, что филины сами вывели датчики из строя, я знал, что не смогу установить такие устройства на филинов в окрестностях Амгу. Использование датчиков требовало физического присутствия специалиста, чтобы записывать полученные пеленги и вычислять по ним местонахождение филинов. Но район Амгу находился так далеко, что ни я, ни кто-то другой из нашей команды не могли ездить туда регулярно. Поэтому я наскреб несколько маленьких грантов и на эти деньги купил три регистратора данных GPS{121}. Эти устройства крепились на спину филина с помощью той же конструкции из ремешков, что и датчики, но уже не посылали радиосигнал, а несколько раз в день записывали координаты объекта, при этом аккумулятора хватало примерно на шесть месяцев работы, после чего его можно было перезарядить. Однако и эти приборы имели свои недостатки. Во-первых, каждый из них стоил примерно в десять раз дороже аналогичного маячка – около 2000 долларов каждый. Во-вторых, функции регистраторов данных ограничивались сбором и хранением информации. Чтобы получить доступ к архиву, требовалось выловить филинов повторно. А это грозило серьезными трудностями: если один из филинов, участвующих в исследовании, погибнет, исчезнет или будет избегать ловушек, сведения будут утрачены.

Янченко не мог остаться с нами надолго: ему надо было заботиться о жене и ястребе, которые ждали его дома, под Владивостоком. Поэтому после того, как мы разгадали тайну с датчиками, он оставил мне свою дхо-газа, сел за руль внедорожника и поехал на юг. Мы готовились к экспедиции в отдаленные районы края и не могли больше рассчитывать на теплый ночлег в Тернее или в сторожке у Анатолия, поэтому Коля Горлач приехал к нам в поселок за рулем ГАЗ-66, огромного зеленого грузовика, точь-в-точь как из колонны военной техники. Нам предстояло прожить в нем весь остаток полевого сезона.

Высокий, долговязый Коля уже больше десяти лет работал шофером и поваром в исследовательской команде Сурмача. Он был угрюм, но безобиден, легко заводился и с впечатляющим равнодушием относился к элементарной санитарии и личному комфорту. В молодости Коля время от времени оказывался за решеткой из-за своего хулиганского поведения, и его тело украшало множество татуировок. На одной его ступне были выбиты слова «Мы покорили», а на второй – «Сибирь» в память о годах, проведенных им на строительстве Байкало-Амурской магистрали – амбициозного проекта 1970-х годов. В 1980-е годы, когда в стране вовсю шла антиалкогольная кампания Михаила Горбачева{122} и пиво стало ценным и нормируемым продуктом, он временно устроился водителем-экспедитором на пивоварню. Он рассказывал, как выезжал с территории предприятия на своем грузовике и к тому времени, когда добирался до магазина или бара, чувствовал себя командующим парадом, за которым тянется вереница советских граждан, жаждущих воспользоваться редкой возможностью смочить горло холодным напитком. Некоторые машины разворачивались на 180 градусов и следовали за ним; они не знали, куда он едет и далеко ли, видели только, что у него есть пиво, которого им так хотелось. Он вспоминал, как однажды бандиты вынудили его съехать в кювет и открыли огонь, желая завладеть его грузом.

У ГАЗ-66 была тесная кабина с двумя креслами и кожухом силового агрегата между ними: забираться в нее – все равно что втискиваться в нутро истребителя. Позади кабины располагался вместительный жилой фургон с двумя отсеками. Помещение поменьше служило нам кухней, здесь стояли стол и две лавки, которые на ночь превращались в спальные места. В большом отсеке рядом с входной дверью разместилась буржуйка, а по обеим стенам тянулись те же лавки, над которыми было по три маленьких окошечка с толстыми закопченными стеклами. Каждая из широких лавок служила спальным местом для одного, но при необходимости мы могли положить на них настил из досок, на котором могло поместиться четыре человека. Хотя по внешнему виду грузовик легко было принять за модель 1960-х годов, я с удивлением прочитал на шильдике, что его собрали в 1994 году – он состарился раньше срока. Внутренние панели потрескались и пожелтели, а сам грузовик пестрел шрамами от Колиных временных починок, которые по недосмотру или попустительству незаметно стали постоянными. На передней стене жилого отсека имелась кнопка звонка, чтобы желающий остановиться пассажир мог дать сигнал водителю, но она уже несколько лет не работала – возможно, Коля сам вывел ее из строя. В случае крайней нужды не оставалось ничего другого, как настойчиво колотить в стену в надежде, что водитель услышит стук сквозь рев мотора.

На ГАЗ-66 мы отправились к расположенной неподалеку Серебрянке, чтобы еще раз выловить обитавшего там самца рыбного филина и снять с него поврежденный датчик. Мы разбили лагерь неподалеку от того места, где стояли прошлой зимой с Сергеем. Как полагается, на новом месте первым делом надо было выгрузить все вещи из жилого отсека и сделать пространство внутри него пригодным для жизни. Пока Коля устанавливал под открытым небом пропановую плиту, чтобы вскипятить воды, Сергей подавал из фургона коробки с едой и вещами, рюкзаки со снаряжением, лыжи и дрова, а мы с Шуриком складывали их под неподвижный ГАЗ-66, чтобы все это не завалило снегом. Как только внутреннее пространство грузовика освободилось, мы приспособили его для ночлега. Мы с Сергеем заняли помещение поменьше рядом с кабиной, а в большом, ближе к выходу, разместились Коля и Шурик. ГАЗ-66 был как следует утеплен, и маленькая печурка быстро наполняла ограниченное пространство своим жаром. Вечерами перед сном мы часто сидели в футболках, независимо от температуры за бортом. Зато по ночам, пока мы спали, нас осаждали зимние холода. Когда печь остывала, струйки морозного воздуха проверяли все трещинки и швы и в конце концов просачивались сквозь теплоизоляцию. К утру стены изнутри частенько покрывались изморозью. Мы ложились спать в летний зной, а спустя несколько часов просыпались в зимнюю стужу, отчего ночной отдых превращался в уникальное испытание. Если бы в начале ночи я залез в зимний спальный мешок, рассчитанный на температуру до –26 ℃, то задохнулся бы. При этом с приближением утра демисезонный спальник с маркировкой до –6 ℃ становился удручающе бесполезен.