Вильям Козлов - Дай лапу, дружище!

Как только черный песик снова обрел свободу, он тотчас заявился ко мне. Но моя радость была омрачена: я знал, что хозяин задаст ему взбучку. И тут Тобик повел себя совсем по-человечески, он стал приходить ко мне в то время, когда хозяин был на работе. Константин Константинович работал в мастерской, где изготовляли цепи для привязки совхозных коров на фермах. В обеденный перерыв Тобик исчезал с моего двора, а как только хозяин уходил, тут же заявлялся. Тыкался мне мордочкой в ладонь, вилял хвостом и всем своим существом как бы извинялся, что ему приходится вот так ловчить. Если он раньше мог безмятежно растянуться на стружках и подремать на солнышке, то отныне все время пребывал в беспокойном состоянии, то и дело бежал к калитке, вставал на задние лапы и смотрел в сторону своего дома: не появился ли хозяин?…

Когда я выходил на прогулку, Тобик через деревню за мной не бежал, как раньше, теперь он задами огородов пробирался к опушке, а за околицей присоединялся ко мне.

Я попал в дурацкое положение: сосед явно не хотел, чтобы Тобик был у меня, он даже как-то попросил гнать его со двора, но я никоим образом не хотел обидеть собаку, которая ко мне привязалась, да и что греха таить, и я — к ней. Мне приятно было, проснувшись утром, распахнуть дверь и увидеть у крыльца дожидавшегося меня черного дружка. Я выскакивал на двор и бежал вверх по росистой травянистой тропинке, мимо бани, в перелесок, что сразу за ней, и на дорогу, ведущую на турбазу. Добежав до металлических ворот, я останавливался и энергично начинал делать зарядку. Под птичий гомон. Мое бодрое настроение передавалось Тобику, он бегал вокруг, выискивал палку, таскал ее за собой, грыз, рычал. Потом я умывался во дворе из ведра ледяной колодезной водой, а Тобик чуть в сторонке, чтобы я на него не набрызгал, с любопытством смотрел на меня. И кажется, не одобрял. Я шел в дом завтракать, а Тобик терпеливо дожидался, когда я ему вынесу угощение.

Тобик не только скрашивал мое одинокое существование — признаться, оно меня вполне устраивало, — но и охранял дом. Разумеется, символически, потому что вся жизнь на виду. Купил сосед телевизор — и все в тот же час об этом знают. Начал пилить «дружбой» дрова — все слышат. Кто к кому приехал, тут же известно.

Рыбу поймал сосед — и об этом услышишь от судачивших под окном женщин.

Воров в деревне не было, и даже ребятишки не лазали по садам, потому что у каждого на огороде росли яблони, вишни, сливы, смородина. Нужды не было лазать ребятам по чужим садам, хотя и говорят, что запретный плод всегда слаще. Отдыхающие из санатория иногда проходили мимо по лесной дороге, вот их с удовольствием дружно и облаивали деревенские собаки, чтобы глотки не заржавели, и показать, что они недаром едят скудный хозяйский хлеб.

Я давно заметил, что маленькие собаки, как правило, безрассудно храбры, они с лаем бросаются на людей, могут штанину порвать, не боятся налетать на огромных мрачных псов, которым ничего не стоит такую шавку пополам перекусить. Тобик был храбр и почти никого не боялся. Даже вечно хмурый и злой Дружок Петра Буренкова старался не связываться с Тобиком, а Дружок был признанным вожаком деревенских собак.

Если другие собаки и побывали у меня во дворе, то Дружок ни разу. Когда заходил ко мне рослый розовощекий Буренков, пес оставался за калиткой. Он напоминал разочаровавшегося в жизни скептика. Умей он говорить, наверное, изрекал бы лишь разные гадости. Для интереса я его как-то окликнул, но он, повернув в мою сторону седую угрюмую морду, посмотрел таким неприязненным взглядом, что у меня окончательно пропала охота иметь с ним дело. Безусловно, он был не глуп, держался с большим достоинством, попусту не брехал. К людям относился равнодушно, собак презирал, никогда с ними в компании не бегал по улице, разве что на собачьих свадьбах. Наверное, для хозяина он и был дружком, а для других — нет.

Как ни мил мне был Тобик, но украдкой дружить с ним было неприятно. Я уже знал, что Логинов, увидев Тобика у меня, потом лупил его веревкой. Тобик не визжал, не огрызался, лишь виновато кашлял. Сказать я ничего не мог, все-таки это его собака. И наказывал он песика не потому, что ревновал ко мне, — его уязвляло предательство Тобика. Столько лет жил под крыльцом, охранял дом, изредка развлекал домашних цирковыми номерами и вдруг переметнулся к соседу!.. И я сам не мог понять, чего он вдруг ко мне привязался? У меня мысли не было переманивать чужую собаку! Но и прогнать со двора Тобика я не мог. На его доверие и бескорыстную собачью дружбу я должен был ответить грубостью?

Надо было видеть, что делалось с Тобиком, когда его застукивал у меня Константин Константинович. Тобик весь съеживался, обреченно смотрел на хозяина, вяло вилял хвостом, тяжко вздыхал и переводил взгляд на меня, как бы спрашивая совета: «Что делать? Уходить туда или остаться?» А что я мог ему посоветовать? Я молча занимался своими делами по огороду, старательно отводил от него глаза. Я ему сочувствовал, но помочь ничем не мог. И я и Тобик знали, что ему нынче предстоит порка и, может быть, снова посадят на цепь.

Логинов делал вид, что не замечает Тобика, ничего не говорил, брал воду в колодце и нес ведра на коромысле. Вода выплескивалась и брызгала ему на резиновые сапоги. Тобик понуро плелся к калитке, открывать ее не нужно было, он запросто пролезал между жердин, а то и под калиткой, уходил домой. Худощавое с впавшими щеками лицо соседа ничего не выражало, со мной он всегда был ровно приветлив. Осенью и зимой заходил потолковать о жизни, взять почитать книги. Логинов был мастер на все руки, мог плотничать, разбирался в электричестве, разных моторах. И хозяин был неплохой, держал пчел, фруктовый сад у него был ухожен.

В деревне пили многие, даже женщины. И мой спокойный, рассудительный сосед, когда напивался, становился громогласным, задиристым, мог и подраться, разгорячившись в споре с приятелями. Раз или два он заходил ко мне под мухой, но я ему откровенно заявил, что с ним, с пьяным, мне неинтересно беседовать.

И надо сказать, он перестал навещать меня в подпитии. Вообще-то, по сравнению с другими, он редко прикладывался к бутылке, пожалуй лишь в праздники.

Наверное, Логинов в конце концов и смирился бы, что его пес стал жить на два дома, но скоро случилось такое, что наша дружба с Тобиком безвозвратно лопнула. Причем самым неожиданным образом. И обида его оказалась столь глубока, что мы теперь с ним совсем чужие. Он не видит меня в упор. И сколько бы я ни звал его, он даже не смотрит в мою сторону. И ни ногой ко мне. Когда я пишу эти строки, Тобик стоит у забора своего дома и задумчиво смотрит вдаль, туда, где на бугре возвышаются огромные сосны, спина его прогнулась, хвост завился кольцом. Что там видит Тобик, я не знаю: на бугре пустынно. И на дороге никого нет. Я высовываюсь в окно и ласково зову: «Тобик, Тобик!» Хотя бы голову, чертенок, повернул, кашлянул бы разок — ничего подобного! Стоит как памятник, отлитый из чугуна, и смотрит на песчаную дорогу, над которой плывут, чуть не задевая верхушки сосен, белые кучные облака.