Борис Рябинин - Рассказы о потерянном друге

«Уважаемые Петр Семенович и Алевтина Ивановна!

Вы задали мне трудный вопрос: что делать со щенком, если он поражен неизлечимым недугом? Обычный ответ… Впрочем, вы его уже знаете — сказали врачи. А что скажу я?

У нас в Московской секции защиты животных (я говорю «у нас», потому что я — член бюро этой секции, хотя живу в Свердловске) был такой случай: группа столичных престарелых дам занималась тем, что ходила по дворам, собирала беспризорных голодных кошек, а потом кошек усыпляли на ветстанции. Женщины мотивировали свои действия так: кошки эти никому не нужны, влачат несчастное существование, рано или поздно их все равно поймают и обдерут, — так уж лучше усыпить их поскорее без мучений… Бюро осудило этих женщин, они были вынуждены прекратить свою самодеятельность и вскоре совсем отошли от секции. Бюро сочло подобные действия несовместимыми с задачами секции и психологией истинного защитника животных.

Помню я трогательное существо — собаку, которой трамваем отрезало две ноги, переднюю и заднюю. Пес выжил и продолжал существовать на двух ногах, даже научился передвигаться. Хозяева его кормили, заботились о нем и искренне сожалели, когда по их недосмотру того забрали ловцы бродячих собак. Для них это явилось настоящей драмой, которую они никак не могли забыть и долго переживали.

У меня был похожий случай с Джекки; я описал его в книге «Вы и ваш друг Рэкс». Щенок испугался духового оркестра, начались всякие неприятные явления, пес перестал расти, врач считал положение безнадежным, однако обречь живое существо на смерть у нас ни у кого не хватало духу. Пес вырос неполноценным, пугливым, и тем не менее оставил по себе добрую память. Все любили его.

Убить живое существо, убить обдуманно — всегда трудно. Поэтому не берусь давать вам готового рецепта. Наверное, у меня не хватило бы решимости уничтожить щенка. Обременяет он вас? Нет? Тогда пусть живет. Плохо будет самому щенку? Необязательно. Животные гораздо лучше приспосабливаются к своим несчастьям, нежели люди. Я знавал отлично живших слепых собак (даже собираюсь об одной написать рассказ; кстати, есть повесть на ту же тему — «Арктур, гончий пес», — читали вы ее?). Очень возможно, что систематические тренировки помогут исправить дело. Словом, кажется, все-таки совет я дал… Напишите мне после, как вы решите поступить и что будет.

Между прочим: в октябре — ноябре я предполагаю быть в Кургане (должен присутствовать на конференции Общества охраны природы в качестве представителя Центрального совета Общества)…»

«Уважаемый Борис Степанович!

Ваше письмо перечитывали весь вечер. Спасибо Вам за него. Ваше мнение было для нас важным.

Мы ведь тоже так думали — пусть живет. Боялись лишь одного — не отразится ли это недомогание на характере собаки. Не будет ли он лишен собачьих радостей?

Если будет все так, как сейчас, — не беда. Конечно, нас не пустят на выставки, а может, и на дрессировочные площадки… Пока он самый сильный и красивый из всего помета.

Ваше сообщение о возможном приезде в Курган нас обрадовало. Приезжайте! Город наш хороший, гостеприимный. Будем Вам очень рады.

Жизнь Грея казалась устроенной, и я испытывал чувство удовлетворения при мысли, что одним спасенным созданием на свете больше, ему не грозит никакая беда.

А вскоре дела действительно привели меня в Курган. Звоню по телефону на студию Кондрашину (кстати, он оказался не Семенович, а Селиверстович, но «Селиверстович», он считает, труднее запоминается, потому рекомендовался «Семенович», и товарищи называли его так). Первые же его слова огорошили меня:

— А ведь мы провинились перед вами…

— То есть?

— Приходите, расскажем все по порядку…

Вечером мы встретились.

Тесноватая квартирка Кондрашиных отнюдь не дворец — малометражка; но видно, что живут в ней хорошие люди. За диваном место Грея — обтянутый брезентом низенький топчанчик, сколоченный из досок. Тут же чашка для питья, миска. «Берет сам, ставит на стул», — поймав мой взгляд, не преминули сообщить хозяева. Но самого пса не видно. Неужели все-таки…

Петр Селиверстович, моложавый, с неторопливой обстоятельной речью, повторил биографию Грея, добавив к уже известному мне некоторые детали. Помет, из которого взяли Гришу (дома его чаще называли Гришей, Греем он был по паспорту), был не слишком удачным: плохая хозяйка выжимала из суки барыш. Очевидно, другой заводчик выбраковал бы часть щенков, пока они были еще слепые, и, возможно, в это число попал бы Гриша. Уже через две недели — с лапой неладно. Кинулись к врачу. А тот: врожденное, будет сохнуть, нога станет болтаться. Усыпить. Любимое слово у современных коновалов от ветеринарии. Лечить они не любят. Зачем возиться? Усыпить — проще.

Но Илизаров (спасибо ему) усмотрел точку роста. «Погодим». Стала расти нога. Илизаров — крупный ученый, руководитель института, о котором Кондрашины сообщали мне в первом письме. Мы еще раз вернулись к нему в этот вечер.

Пока шел этот разговор, Алла, дочка, ясноглазая славная девочка с косичками и открытой белозубой улыбкой, все время терлась за моим стулом, ловила каждое слово старших. Кажется, она переживала за Гришу — Грея больше всех.

— Говори. Говори все, — осуждающе напомнила мужу Алевтина Ивановна.

Похоже, что Петр Селиверстович был здесь в меньшинстве, домашние не одобряли его поступка.

— После того, как мы получили ваше письмо, — продолжал Петр Селиверстович, — мы успокоились. А потом… потом захотелось медалей на выставке. Да еще злой стал, на прохожих начал кидаться. И решили мы Гришу отдать…

— Не мы решили, а ты решил, — поправила жена.

— Я решил… пусть будет так, — покорно согласился Петр Селиверстович. — Договорился с одним знакомым. У него отдельный дом, сад. Думаю: Гришке будет хорошо… душа-то все-таки болит! Встретились на улице… последняя к лесу: нарочно договорились подальше. Он пришел не один. Передал им Гришу, они повели его к лесу, чтоб пес потерял след. А я ушел на работу. Занимаюсь делом, а Гришка все с ума нейдет. Привязались ведь мы к нему… как и он к нам. Вечером пришел домой, наша бабуся спрашивает: «Где Грей?» И, поняв, заплакала. Дома как после похорон… Жена меня ругает. А уж про ребят говорить нечего. Алла ревет. Кирилл тоже на слезах. Алла все: Грей да Грей… заполонил все Грей… Я потому еще и отдать-то решил, что очень много внимания собаке уделяли: думаю, учиться будут плохо…

Петр Селиверстович сделал паузу, как бы восстанавливая в памяти события недавнего прошлого. У меня на языке вертелась фраза: а какой пример вы подаете детям — вы не подумали? Собака с недостатком — значит, выбросить ее, сбыть с рук, пускай другие нянчатся, а не мы. Мы будем любить только красивеньких да здоровеньких, с безупречным экстерьером, которые медали в дом приносят… Воспитание бессердечия и черствости! Взвешивая «за» и «против», кажется, Кондрашин-старший не учел самого главного. И не потерял ли он сам что-нибудь в глазах собственных детей, да и жены, пожалуй, тоже? Правда, если судить по Алле, дети моих хозяев не походили на черствых корыстолюбцев, это говорило в пользу родителей, и я ничего не сказал вслух, решив дослушать до конца.