Святослав Сахарнов - Бухта командора

Два матроса спустили шлюпку, наладили уключины.

Ворочая тяжелое весло, я посматривал через плечо на каменную отвесную стену и все удивлялся: как можно к ней подойти?

Но матросы ловко направили нос шлюпки в какую-то расщелину, он ткнулся туда, матрос выскочил на камень и отчаянно завопил:

— Конец!

Его товарищ швырнул канат…

Вбив в трещину в скале обломок прихваченной с катера доски и привязав к ней шлюпку, мы отправились в путь. Сперва ползли на четвереньках, цепляясь руками за камни, потом выбрались на карниз. Карниз стал шире — появилась тропинка. Наконец я увидел сорванный каблуком мох и отпечаток резинового сапога.

Другая сторона острова: не такая крутая, на ней — площадки, лужи, густая сочная трава. И вдруг на одной из площадок грязное озерцо, а рядом вылинявшая зеленая палатка.

От палатки к нам уже шла женщина. Она была в синем спортивном костюме и коротких резиновых сапогах. Копна черных волос развевалась по ветру.

— Долго же вы добирались! — крикнула она. — Жду уже неделю.

— Ну у тебя и вид, Эля! — сказал я. — Надо же — одна на скале!

— Привыкла. Четыре месяца…

Мы стали помогать ей собирать вещи.

Пошел бус. Он посыпался из ясного неба мелкой водяной крупой и кончился так же неожиданно, как начался.

Когда постель и одежда были увязаны, Эля принялась складывать приборы и журналы с записями — их она не доверяла никому, а мы с матросами отправились бродить по острову.

С камня на камень, с камня на камень — камни мокрые, загаженные птицами, скользкие.

Вот и вершина острова, самая макушка скалы.

Здесь на крошечной, с ладонь шириной, площадке сидела кайра. Увидев меня, она по-змеиному зашипела, нехотя снялась и, распластав крылья, уплыла вниз, где лучилось и сверкало солнечными искрами море. На площадке осталось яйцо — зеленое в коричневую крапинку, один конец тупой, другой острый. Я положил его на наклонный камень, яйцо не покатилось, а покачалось, повернулось тупым концом вниз и замерло.

Яйцо-неваляшка, яйцо — ванька-встанька! Вот почему не падают вниз с обрыва ни в дождь, ни в ветер арьи яйца.

Постояв на вершине, я начал спуск. С камня на камень, как по лестнице. Справа и слева из-под камней, поблескивая белыми грудками, шипят кайры.

Лез, лез, снова попал на край обрыва. Снова под ногами море. Сбоку — на фоне воды — две черные змеи. Поднялись на хвосты, вертятся, раскачиваются, грозят.

Никакие это не змеи. Два баклана устроили на выступе скалы себе дом. Сидят бок о бок, как сажа черные, вокруг глаз — оранжевые ободки. Ворчат, успокаивают друг друга: «Не посмеет тронуть, не посмеет!»

И верно — лучше уйти.

Отполз в сторону, и тотчас один из бакланов метнулся вниз. Словно черная стрела полетела с обрыва, вонзилась в воздух, прочертила прямую линию. Развернулись крылья — баклан уже на воде. Качается черной лодочкой — сейчас начнет ловить рыбу.

А подруга его осталась на камне. Косит на меня оранжевым глазом. Если присмотреться, под ней, между лапами, — яйцо.

«Когда уйдешь?» — Это она мне.

Ушел я, ушел. Дальше пополз. Вниз.

Скатился со скалы, а там — Михтарьянц.

— Идем, — говорит, — я топориков покажу.

Внизу, где каменные уступы пошире, травы побольше, гнездятся топорики.

Сели мы в траву, стали наблюдать.

Ара взрослому человеку по колено, топорик меньше ее раза в два. Сам бурый, на голове два лимонных хохолка. Нос красный, лопаточкой. Лапки тоже красные.

Гнезд не вьет, на карнизах, как бакланы, не сидит — роет норы. Вон один старается: тюк, тюк! — красной лопаточкой, носом долбит землю, лапками из-под себя выбрасывает.

Взлетает топорик так: часто-часто замашет короткими крыльями, толкнется — и пошел. Пока набирает скорость, лапки опущены, пальцы перепончатые растопырены, точь-в-точь самолет на взлете. Но вот набрана скорость — можно убирать шасси, — топорик лапки подобрал, к пузечку прижал, стрижет воздух крыльями. Свист идет!

И садится топорик как самолет. Подлетел, выпустил лапки, затормозил крыльями — фррр! — приземлился около своего дома.

Мы идем, стараясь не шуметь, мимо россыпи валунов, мимо нор, пробитых в зеленой траве. Смотрят на нас умные птицы, поворачивают вслед пестрые хохлатые головы.

— Наш северный попугай!

У Эли для всякой птицы здесь прозвище, про всякую — сто историй.

Родилась она далеко от Командорских островов — в Армении.

Раскаленные красные камни, синие горы, маленькое селение посреди сухой безводной долины. Воду девочка видела всегда помалу: в ладошках — когда умывалась, в кружке — когда пила, на дне колодца, когда отец приоткрывал крышку, чтобы опустить ведро.

Выросла, окончила институт, попала во Владивосток. А тут — море! Вода до самого горизонта. Пораженная, решила: тут и останусь.

Как все горянки, была она молчалива и не боялась одиночества. Поэтому, когда ей предложили поехать на остров изучать птиц, сказала:

— Ладно! — и очутилась на Арьем Камне.

Когда собиралась туда, опытные люди советовали:

— Сапоги обязательно возьмите резиновые — в них нога не скользит. И конечно, примус. Деревьев на острове нет, костерок не разведешь. Одеяло потеплее, свитер — даром что лето, может и снег пойти…

— Это в июне-то?

— В июне.

Самой страшной была первая ночь. Катер, который привез ее, ушел. Набежали тучи, солнце село — темнота! Ни зги! Висит где-то между черной водой и черным небом крошечная палаточка, в ней на железной койке — маленькая женщина. Где-то внизу ворочается океан. Ветерок шевелит траву, а женщине кажется — кто-то подкрадывается. Идет кто-то по скале, все ближе, ближе… Камень упал. Крикнула морская птица… Такие тоска и страх!

Достала Эля из ящика примус, чиркнула спичку — разожгла. Вспыхнул над примусом голубой огонек, зажурчал. Набрал силу, стал желтым, красным, по палатке побежало, заструилось тепло. Шумит примус! Будто появился собеседник: торопится что-то рассказать взахлеб, а она сидит, слушает его и кивает…

Потом привыкла. И к темноте и к ветру. Бывает, задует он, белой пеной покроется океан. Волны с размаху — о камень. Гудит скала!.. Посыплет бус, тонкой водяной пленкой покроет скалы, траву, тропинки. И только птицы, верные соседи, по-прежнему галдят, хлопочут.

— Я их тогда и полюбила. Они бесстрашные! Хочешь расскажу, как они ведут себя в ненастье?

Над островом обрушивается шторм, а колония не прерывает дел. Во время самых диких ветров можно видеть в воздухе птиц. Только когда сидят, они поворачиваются носами к ветру да потеснее прижимаются к скале…