Лесные тайны - Николай Михайлович Мхов

class="p1">Настроение было испорчено. Пропало желание продолжать охоту. Угрюмый и молчаливый, явно чувствующий себя обиженным, плелся за мной Митя.

Через несколько дней Митя пришел извиниться за причиненную мне неприятность.

— В этом вопросе я с вами не согласен! — сказал он. — Но если вам неприятно, обещаю под чужую собаку не подставляться.

— Вот и прекрасно! — обрадовался я.

Но, увы, наши великолепные гонные охоты после этой истории продолжались недолго. Жадность к добыче оказалась сильнее всех благих Митиных намерений, и от охоты с ним мне все-таки пришлось отказаться.

Однажды мой давний приятель, старый лесник, пришел ко мне поделиться своей удачей.

— Новую нору нашел, — радостно сообщил он. — Сам видал, как в нее матерая лисица ушла. Хочу подстеречь!

Я рассказал о находке лесника Мите и попросил его никому об этом не говорить, чтобы не испортить старику охоты. Каково же было мое негодование, когда я узнал, что кто-то все же опередил лесника — убил лису у норы.

— Я-то ее берег! Только тебе доверился! — чуть не со слезами сетовал старик, и в голосе его был горестный упрек.

— Клянусь, в твоей лисе я не повинен, — заверял я его тогда.

Но, как выяснилось потом, в этой истории был виноват я. Лису прикончил Митя. После моего рассказа, в ту же ночь, он отправился к норе, залег у входа и на рассвете, едва показалась рыженькая мордочка, убил лису.

Когда я узнал об этом, то с возмущением спросил Митю:

— Как же ты посмел воспользоваться простотой старого лесника и моей дружеской откровенностью?

— Старый вы человек, и понятия ваши старые, — снисходительно ответил мне Митя. — Лиса вольная. Каждый член общества охотников имеет законное право бить ее, я и убил! Вот и весь сказ!

Может быть, по праву закона Митя был прав, но я со своими «устарелыми» понятиями об охотничьей честности и морали не мог больше охотиться с ним и откровенно, без обиняков тогда же сказал ему об этом.

Он удивленно поднял брови, пожал плечами и, простодушно улыбнувшись, ответил:

— Ваша собака — ваша воля!

7

Для многих непонятно, что понуждает Никанора Романовича Пронкина ходить на охоту. Грузный, рыхлый, он шагает, тяжело переставляя ноги, и при этом пыхтит, словно юз тянет. Стреляет Пронкин неважно. Он почти всегда запаздывает. Но, промахнувшись, никогда не горюет. Только скажет безразличным тоном:

— Не везет, — и спокойно перезарядит ружье.

А если убьет, то кряхтя, не спеша подберет добычу и, не рассматривая, сунет в сетку. Разговоры охотников его не интересуют, и он редко когда принимает в них участие. Ходить много он не любит и обычно через каждые полчаса требует: «Отдохнем!» И, не дожидаясь согласия, тут же опускается на траву или на пень.

И к природе Пронкин относится равнодушно — я не знаю случая, когда бы он заметил ее красоту. Восторженные восклицания охотников, пораженных великолепием природы, вызывают только его недоумение. Осмотревшись, он обычно в таких случаях говорит:

— Деревья как деревья, трава как трава — ничего особенного.

Зато на привале, у костра, Никанор Романович Пронкин становится неузнаваем. Откуда только берется у него живость, находчивость, ловкость… Колбаски, консервы, бутылка, фляжка, термос с шутками-прибаутками извлекаются из рюкзака и раскладываются на облюбованном местечке. Вынув раздвижной походный стаканчик, Никанор Романович мастерски вышибает пробку из бутылки и наполняет его до края.

— Здравствуй рюмочка — прощай винцо! — говорит он и медленно, с видимым наслаждением, жмурясь, запрокидывает голову, сосет. Высосав, целует донышко стаканчика: — Спасибо, утешитель!

Выпив, Пронкин принимается закусывать. Ест он жадно, ненасытно, облизывая пальцы, причмокивая и чавкая. Двигаются мочки его ушей, дрожат обвислые щеки, хрустят на зубах косточки. Не переставая жевать, он смахивает капли пота со лба.

— С твоим аппетитом, Романыч, жить сто лет! — бывало, скажет ему кто-нибудь.

— В долголетии мудрость бытия, истоки же его в оном! — указующе простирает в ответ длань над закусками и бутылками Никанор Романович.

Возраста он неопределенного. Работает приемщиком на канатной фабрике. Оклад у него небольшой, но живет он в достатке: обзавелся аккуратным домиком, фруктовым садом, огородцем и множеством белых курочек.

Вечерял Никанор Романович на скамеечке у калитки своего дома. Здесь его всегда можно было застать в общества праздных соседей, не желающих по-иному заполнять вечера. Случалось, подходили к ним знакомые рыбаки. Они делали заметные одному Никанору Романовичу знаки и скрывались с ним во двор.

Злые языки поговаривают, что Пронкин снабжает по дешевке рыбаков капроновыми нитками и что через него можно приобрести недорого паклю… Говорят… Да, многое говорят про Никанора Романовича весьма неблаговидного, но и бездоказательного.

— Ежели все, что про меня болтают, слушать — барабанная перепонка лопнет! — презрительно замечает он по поводу всех этих слухов.

Дни его протекают однообразно, но скромно и пристойно. И только на охоте он кажется богатым и щедрым. Но ведь это на охоте! Ради такого случая можно и всю получку угрохать и еще у друзей занять, но зато уж развернуться — так развернуться. И Никанор Романович разворачивается.

Гаудеамус игитур,

Ювенс дум сумус!.. —

запевает Никанор Романович единственную известную ему латинскую фразу из старинной студенческой песни. И его не смущает, что он отчаянно коверкает слова, произношение и мотив. Он хочет всем показать свою образованность. Затем, подняв высоко стаканчик, он обводит восторженно-исступленным, шалым взором присутствующих и пытается вновь произнести нечто необыкновенное и даже раскрывает для этого рот, но ничего не произносит и… опрокидывает стаканчик.

А потом сон тут же на траве, у костра. И, наконец, тяжелое возвращение к действительности. Пронкин мрачен, помят, кряхтит, охает, морщится, ругается, сливает по каплям из опорожненных бутылок в стаканчик, раздраженно-брюзгливо хрипит пропитым голосом:

— Какая к чертям охота! Давай посидим, отдохнем — да и по домам.

Десятки охотников встречались на моем пути. Встречи были разные: и случайные, мимолетные, не оставляющие следа ни в уме, ни в сердце; и крепкие, яркие, на всю жизнь согревающие теплом воспоминаний. Длинной чередой проходят перед моим мысленным взором друзья-охотники. С печалью по невозвратному, но всегда с благодарностью, я вспоминаю ушедших, наши охотничьи походы и с волнением думаю о тех, кто придет нам на смену, — о будущих друзьях родной природы, этого неиссякаемого живого источника радости и красоты!

Михайлова сторожка

Рассказ

Только весной бывает такая густая, звездная темень, у такая живая тишина. В черном мраке ничего не видно, но все слышно. Журчит ручей, хрустко падает сухая ветка; стремительно