Сказка о правде - Михаил Михайлович Пришвин

друзья, не больше лужицы, в которую из-за нашей спины смотрится невидимый нам весь человек с природой своей, небом, деревьями, водами, и я пишу вам только, чтобы вы обратили внимание».

Таков, по мысли Пришвина, и каждый из нас. Таков и мальчик, о котором написан в конце 20-х годов автобиографический роман «Кащеева цепь» (там его зовут Курымушка). Этому же мальчику посвящен и последний в старости недописанный роман «Осударева дорога» (там его зовут Зуек). «Зуек — это я», — говорит Пришвин, начиная последнюю переработку романа незадолго до своей кончины.

Заканчивается роман торжественным открытием вновь построенного канала. Ребенку Зуйку разрешается первому привести в движение работу воды: «Мальчик махнул рукой, на водосбросе повернули ручку — и падун замолчал. Мальчик опять приказал — и падун опять зашумел, и опять, как человек, кто-то в нем все шагает вперед и вперед… Это добрая мысль человека, глядящего в беспредельную даль, о том, что каждый из нас где-то соединен с другим человеком и все мы люди в суровой борьбе за единство свое, все, как капли воды, когда-нибудь придем в Океан».

В. Д. Пришвина

В БОЙ С КАЩЕЕМ

Детство Пришвина, описанное в автобиографическом романе «Кащеева цепь»[2], протекает в русской деревне, переживающей недавнюю реформу 1861 года. В народе назревают настроения близкой революции.

М. М. Пришвин родился в семье бывшего купца, в небольшом имении Хрущево Орловской губернии; имение это досталось отцу по наследству.

«С малолетства, — пишет Пришвин в конце жизни, — я чувствовал себя в этой усадьбе ряженым принцем, и всегда мне хотелось раздеться и быть просто мужиком или сделаться настоящим принцем, как в замечательной детской книге «Принц и нищий».

Отец был увлекающимся человеком. Так, он увлекся конным спортом, потом садоводством, охотой и, наконец, карточной игрой. Он спустил свое имение и впал в неоплатные долги. Умер он рано, когда мальчик был еще маленьким, оставив свое перезаложенное имение и пятерых детей мал мала меньше на руках матери.

Мать, работая «неустанно с утра до вечера, учитывая каждую копейку, под конец жизни все-таки выкупила имение и всем нам пятерым позволила получить образование», — пишет Пришвин.

Мальчик вырос в близком общении с крестьянами. Товарищами детства были крестьянские мальчики. При впечатлительности и наблюдательности будущего художника крестьянская жизнь слилась с его собственной, и понятно, почему эта тема — жизнь крестьян — будет одной из постоянных, сочувственно и тревожно отражающихся в его творчестве. «Всю жизнь я толкусь среди крестьян», — напишет Пришвин в 20-х годах.

Совесть рано открыла мальчику реальное зло в мире природы и людей, и он сразу бросается с ним в бой. Так проявляется «призвание» будущего художника. Существо, с которым он борется в детстве, — это сказочный Большой Голубой. Все в нем еще смешано — и добро, и зло: то Голубой предстает как образ страстно желаемого доброго и мудрого отца (может быть, потому, что мальчик рано осиротел), то как образ зла из народной сказки, слившийся с образом Кащея.

Мальчик борется за свет, он презирает Кащея — и Кащей истощается, отступает в тень, лишенный внимания человека. Зрелый художник Пришвин напишет об этом так: «У нас понимают под реалистом обыкновенно художника, способного видеть одинаково и темные и светлые стороны жизни, но, по правде говоря, что это за реализм! Настоящий реалист, по-моему, это кто сам видит одинаково и темное и светлое, но дело свое ведет в светлую сторону и только пройденный в эту светлую сторону путь считает реальностью».

От непонятного, двойственного Большого Голубого, увиденного таким в детстве, остается в конце концов у художника после его долгой борьбы с Кащеем один лишь высокий голубой свет. Он вспыхивает то здесь, то там по страницам и в конце жизни пронижет насквозь, прямо-таки потоком зальет одно из самых светлых произведений Пришвина, «Повесть нашего времени».

Почему именно голубой? Иными словами, почему Пришвин так часто прибегает к цветовым характеристикам?

Надо сказать, что Пришвин считал себя от природы живописцем, работающим «мастерством чужого искусства», то есть средствами поэтического слова. Отсюда становится понятным его плененность цветом. Вот, например, из дневника: «Апрельский свет — это темно-желтый, из золотых лучей, коры и черной, насыщенной влагой земли. В этом свете мы теперь ходим».

Пришвин пишет о «синей тишине»[3]. Для Пришвина цветом окрашиваются самые различные явления жизни. Так, у него соотнесены цвет и звук:

«…В эту зарю все так было в небесных цветах, так согласно высвистывали свои сигналы певчие дрозды, что как будто из переходящего цвета зари и рождался звук певчих птиц».

Но почему же в «Кащеевой цепи» цвет голубой! Потому что он в восприятии Пришвина и есть солнечный. Без солнца существует только тьма или еще отраженный свет луны, неверный, таинственный: добра он или зла? Солнце же — сама жизнь и образ истины. Навстречу ему и устремляется всеми силами души маленький художник.

В детстве — и на всю жизнь — возникает у Курымушки еще один сказочный образ: прекрасной Марьи Моревны. Это образ «неоскорбляемой» женственности во всей мыслимой ее чистоте.

Понятно, почему встрече с Марьей Моревной сопутствует образ Сикстинской мадонны, висящий над ее постелью.

Так и пойдет через всю жизнь: без сказки не бывает и правда. Правда без сказки — как самолет без горючего.

Сказка, по Пришвину, поднимает человека на борьбу с силами зла за самую что ни на есть реальную жизнь. Пришвин точно определяет в этой борьбе свое место мыслителя и художника: это «та точка, где кончается природа и начинается человек». Точка эта означает некое их идеальное единство: природа еще сохраняет свои соки, свою силу, свою «правду», свою «девственность», а человек в ней уже действует как ее первенец и ее преобразователь. Человек с его духовным миром — это и есть «чудо» природы, ее «сказка».

Влечение художника к свету, к «светлой стороне жизни» сказалось и в том, что роман «Кащеева цепь» был задуман, по признанию автора, как роман не столько о себе, сколько о хороших людях, его окружавших, в противовес ненавистному ему скепсису[4]. Пришвин называет скепсис «врагом жизнетворчества», не только высматривающим везде темное, но и тайно влюбленным в него, порочно его смакующим, чуждым нашей отечественной культуре.

Это особое «пришвинское»