Виталий Бианки - Клуб Колумбов

Утром сегодня я, как уже говорил вам, сидел у раскрытого окна и писал. Подняв голову от бумаги, обратил внимание на воронка — городскую ласточку. Как видите, парочка воронков вылепила себе гнездо под крышей избы напротив. Гнездо уже закончено стройкой, и со вчерашнего дня птицы принялись таскать пёрышки и пух для подстилки. Похоже, что материал таскает самчик, а самочка сидит в гнезде и всё там устраивает, как ей надо. Ну, поскольку они с виду неразличимы, — не докажешь, так ли это. Впрочем, простите, для моего рассказа это и не важно, Я увидел, как воронок, — буду называть его самчиком, — принёс в клюве большую белую пушину и, прицепившись к летку глиняной своей построечки, хотел передать пушину высунувшейся из гнезда самочке.

Утром был сильный ветер, и передать ей свою находку ему не удалось: её у него вырвало и взметнуло выше крыши.

Самчик сразу же бросился её ловить. Лёгкая пушина, качнувшись два раза в воздухе, была схвачена, — и воронок вернулся с ней на гнездо.

Казалось бы, если птицы вообще что-нибудь соображают, — воронок должен был учесть неудачный свой опыт и поаккуратнее передать пушину самочке. Но он просто сунул свой лёгкий груз в леток, даже не дождавшись самочки. И, конечно, пушину опять сразу вынесло оттуда сильной струёй воздуха.

Всё повторилось с начала: пушину взметнуло и понесло. Самчик кинулся за ней вдогон и ловко поймал её на лету.

И вот тут-то и произошло то, ради чего я и взялся рассказать вам эту маленькую историю.

Вместо того, чтобы вернуться с добычей к гнезду, воронок вдруг взмыл, сделал круг над избами, снизился и с бреющего полёта приземлился около вот этой лужи: она осталась у меня под окном после сегодняшнего ночного ливня. На краю этой лужи другие ласточки выковыривали кусочки размокшей земли и уносили в клювиках комочки её для лепки гнёзд.

Мой воронок прилетел сюда не за этим. Он просто обмакнул пушину в лужу, — вспорхнул — и помчался с ней к своей самочке.

На этот раз он благополучно передал хозяйке свою отяжелевшую добычу.

Вот и всё, что я хотел вам рассказать.

— М-да! — задумчиво сказал Анд. — «Есть много, друг Горацио, на свете такого, что и не снилось нашим мудрецам», — сказал Гамлет, принц датский. Впрочем, наш известный орнитолог из института великого Павлова писал же, что кроме стандартного видового поведения — рефлекторного, — у каждой птицы есть ряд индивидуальных отклонений от норм поведения. Как-то учитывают же птицы свой жизненный опыт в данном месте и при данных обстоятельствах. Без этого они не могли бы существовать.

— Стандарт видового поведения, — налетела на него Ми, — рефлексы, отклонения от норм, — нельзя ли не так учёно! А вы какого мнения о птичьем уме, Таль-Тин?

— Я не знаю, — улыбаясь сказал Таль-Тин.

— Самое удивительное, — сказала Ре, — когда неожиданно вступают в общение совсем разные животные, в обычной жизни почти не встречающиеся друг с другом. Разных классов животные. Замечательный видела я сегодня случай.

Помните, какое было холодное утро? Почти что «заморозок на почве», как объявляют в метеосводках. А я еще на заре пошла в лес и часам к девяти так замёрзла, что решила поскорей вернуться домой — погреться. Перехожу вырубку, вижу — лесной конёк с кормом. «Надо, — думаю, — последить, куда он полетит?» Стала неподвижно за кустиком. Он не стал долго ждать, — полетел к опушке и, не долетев до неё, шмыгнул в траву у берёзового пня. Через минутку вылетел — уже без корма.

«Ага! — думаю. — Всё понятно!» Подошла к пню, — там на земле гнёздышко. Да так интересно устроено: под большим древесным грибом, как под крышей!

Наклонилась — что за чудо! В гнезде четыре голых птенчика и с ними… лягушка! Обыкновенная коричневая травяная лягушка-турлушка. Сидит себе, прикрывая своим телом птенчиков, и лупит на меня глаза.

Я, конечно, вынула её оттуда, — ещё задавит птенчиков! — и бросила в траву. Пока рассматривала птенцов, — она опять тут! Прыг, скок — и прямо в гнездо!

Я возмутилась. «Ты что, — говорю, — с ума сошла! Где это видано, чтобы лягушки в птичьих гнёздах сидели! Марш отсюда!»

Схватила её и отнесла подальше, шагов, верно, за двадцать.

«Сиди тут!» — А сама вернулась к пеньку: зарисовать гнёздышко под крышей-грибом.

Стою, рисую в записной книжке, — минуты, пожалуй, три прошло. Глядь — опять лягушонок пожаловал! Уверенно так направление держит на гнездо. Раз! Раз! — и заскочил в него! Коньки, как я подошла, прилетели оба — и папа и мама — летают вокруг, пищат, беспокоятся страшно. Ну, я быстренько набросала гнездо и пошла.

— А лягушку в гнезде оставила? — ахнула Ля.

— Оставила, — сказала Ре. — Я так рассудила: когда конёк принёс корм детям в первый раз, он не беспокоился? Не беспокоился, хотя лягушонок уже сидел в гнезде. Я отошла от гнезда, стала издали за ним следить. Они сразу умолкли, хоть лягушонка я оставила в гнезде. Значит, их беспокоила я, а не лягуш. Вот и пусть сами разбираются. Кто их поймёт, — коньки, может, из милосердия лягуша пустили: погреться около их птенчиков.

Но это Ре, конечно, шутила.

— Смотрите, смотрите! — вбегая в уют-компанию, кричала опоздавшая на собрание Ля. — Я нашла повесившуюся лесную мышь!

И она подняла за хвост большую жёлтогорлую мышь у себя над головой.

Колумбы обступили Ля и забросали её вопросами:

— Как так? Где? Бедненькая! Почему повесилась? Покончила самоубийством? Ты уверена в этом?

— Как же не уверена! Да в лесу у самой Земляничной горки, висит в развилочке ветки ивового куста! — отбивалась Ля. — Зачем бы её туда понесло? На куст-то! Очень ей надо! С голодухи, ясно: вон какая тощая, просто ужас!

— Пожалуйста, — попросил Таль-Тин, — покажите, дайте сюда..

Ля положила мышь ему на стол.

— Чудачка! — сказал Таль-Тин, внимательно осмотрев зверька. — Во-первых, она не тощая, а просто засохшая. Провисела, надо полагать, месяца два — с весны — на кусте, на ветру, на солнце. Вот и высохла. На шкурке, правда, никаких ни ранок, ни других признаков насильственной смерти. Это уж само по себе наводит на мысль о самоубийстве. Да она и есть самоубийца.

— Вот я и говорю! — перебила Ля. — Весной был мышиный голод и…

— А во-вторых что? — спросила Таль-Тина настойчивая Ре.

— Как так? — удивился Таль-Тин.

— Вы же сказали: «Во-первых, она засохшая». А во-вторых что?

— A-а! Верно, верно! Во-вторых, с голодухи мыши не вешаются. И в-третьих, ни зверь, ни птица, ни какое другое животное самоубийством нарочно не может покончить: это на земле, так сказать, привилегия одного человека. Для животного это слишком сложный акт сознания.