Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были

Поправил огонь в костре, подумал, рассматривая небо, и снова:

— На крючке бьется что твоя щука, а через минуту выдохся. Или вот еще: очень он привязан к своему месту с весны до сентября. Полгода может прожить как настоящий домосед на «пятачке». А вместе с осенним листом поплыл в дальние путешествия вниз, до глубоких непромерзаемых плесов и ям. И после весеннего ледохода — снова в путешествие к своему дому, туда, где горы, тайга и мелкие, шумные, холодные ключи, где перекаты с плесиками друг за другом, а один из многих — свой. Родной…

Проверил «шашлыки», перевернул их к жару другой стороной. Двух готовых снял и подал одного мне. Своего положил остывать и тем временем будто замечтал вслух:

— Завтра будет много харьюзовых мест, порыбачим. Вот увидишь: схватит мушку — и на свое местечко, на пост. В другой стороне поймает — и опять на тот же пост. За камень, в коридорчик между травой, в тихое уловочко за перекатом. Тут, можно сказать, еще одна особенность — любит затишок рядом с таким течением, чтоб и несло воду и чтоб гладь на ней была: упал или подлетел низко комар, его со дна видно.

Вспоминал Федя, как, где и в какое время лавливал хариусов. Весной — на червяка и короедов, летом — на слепня, кузнечика, осенью — на блесну, а лучше всего на кетовую икру, на худой конец помогают ручейники.

— Самый лучший клев, — спокойно говорил он, — сразу после нереста и перед осенью, когда усиленно копит вся рыба жир на долгую зимовку, в которую ему и не спится, и не резвится, а так… Прозябается. Ждет безледья. Ждет время всяких мух, мотыльков, комаров, бабочек, к ним всю жизнь испытывает особый интерес и ловить их мастер. Даже тех, что быстро летают над водой, умудряется изловить, высоко выпрыгивая… Славная рыбка харьюз для всякого таежного люда.

Заснул мой «профессор» по части рыбалки на полуслове, а я еще долго осмысливал увиденное и услышанное, покрепче запоминая. И снова удивлялся: как много знает Федя.

На другой день мы шли берегом уже сплошного, хотя и обмелевшего потока речки, беспрестанно то глухо шумевшего, то звонко кричавшего. Стали появляться проточки, огибавшие островки, и тихие глубокие заливчики, густо «оккупированные» ленками. Здесь решили отабориться на пару дней. Мне надо было сходить по своим охотоведческим делам в горный кедровник.

Я предлагал Феде одно место, другое, третье, но все мои предложения отвергались: то участок был «нехарьюзовый», то сырости для табора оказывалось много, то не находилось сушняка для костра, мощного потока. И для палатки место веселенькое, продуваемое, и сухостоины тут же…

Пока мы передыхали, сидя на рюкзаках, над уловом запорхал желтый мотылек. Федя указал на него сигаретой, выдохнув два слова: «Последи за ним». И всего через десяток секунд, когда мотылек замельтешил уже над потоком, из воды стремительно вырвался хариус, сверкнул и исчез вместе с поживой. А друг мой пояснил:

— Такое не часто бывает. Обычно харьюз берет с поверхности… Видишь круги да короткие бурунчики по воде — это его работа. Ни одну мошку не пропустит, ни комара, ни муху… Да, здесь на короеда или «дождевика» ловиться похуже будет… Во вчерашней яме харьюз голодный был, а здесь подавай ему мух…

Был полдень, рыбалку мы отложили на вечер. Поставили в тени разлапистой ели палатку, наготовили дров, попили чаю и отправились работать на недалекий водораздельный хребтик, по «стрелке» которого, слыхал я, пролегала старая кочевая тропа изюбров и сохатых. Мы ее действительно обнаружили и поразились: широкая, плотно наторенная, на участках с мягким грунтом глубоко выбитая. Вся в старых и свежих отпечатках копыт и катышах помета.

Посидели, посовещались и решили: Федя пойдет в разведку по короткому отвилку хребтика с расчетом вернуться на табор засветло, а я направлюсь к синеющей вдали сопке, чтобы не только исследовать звериный «тракт», но и сфотографировать таежные горные просторы. Не столько» для красоты и памяти, сколько для потомства: кто знает, что будет здесь лет этак через полсотни.

Вернулся на закате с онемевшими ногами. Записал в дневник свои наблюдения да рассказанные Федей и завалился в палатку.

Рассвет я позорно проспал. Горел костер, над ним звенел крышкой и свистел паром чайник, а Федя ходил с удочкой вдоль берега. На кукане слабое течение шевелило наловленных им хариусов и ленков. Федя улыбнулся:

— Каков мой улов?

Была и для меня приготовлена хорошая длинная удочка с искусственной мушкой и вторым крючком для наживки. Без грузила. И полная спичечная коробка слепней и кузнечиков. Вручил все это мне Федя с коротким, как ружейный дуплет, приказом:

— Делай, как я.

Сначала мы ходили, забрасывая и проводя приманку по течению, стоя по пояс в воде. Первым делом я удивился: «Распугаем рыбу», но учитель мне разъяснил:

— Непуганый харьюз стоящего в воде человека не боится.

Потом я спросил, улыбнувшись:

— Почему ты таскаешь в пять раз больше меня? Секрет не выдаешь?

— А весь секрет в опыте, — отвечал мне Федя. — Терпение, реакция… Надо хорошо проводить мушек. Возле валунов, над коридорчиками между травой, под крутячками…

Несколько хариусов с моей уды сорвались, и я получил взбучку:

— Что ли, не знаешь, у харьюза рот слаб? Обрываешь. Дергай без проволочки, но мягко.

Потом на его крючок сел хариус размером почти с доброго сига. Что та рыба выделывала! То тянула вглубь, то вырывалась на стремнину и уплывала по течению. Прыгала, извивалась, плескалась. Я тут немедля проявил бы силу, а Федя держал рыбу внатяг лески и гибкого конца играющего удилища да приговаривал:

— Пусть устанет, не то оборвется.

Через минуту он подтащил ее, умаявшуюся и отрешенно присмиревшую. Мы уложили славную добычу в тени на мокрый мох и тихо любовались ею, смоля сигареты.

…Пока я заполнял дневник, чистил рыбу и готовил ужин, Федя рыбачил. Принес такую связку ленков и хариусов, что я не сдержался, спросил у Феди:

— Неужели мы, люди, такие рыбные богатства растранжирим?

Он подкрепил эти опасения:

— Будто в очереди стояли на моих короедов… Только надолго ли здесь рыбы столько? Раньше ее было полно кругом, теперь же многие речки опустошенные…

Я подумал, подумал да и сказал резонно, чтоб самим себя осмотреть как бы со стороны:

— А мы-то зачем столько наловили, если хватило бы и втрое меньше? На Петра кивать проще простого, но вот самому себе быть судьей труднее. Не всякий может, а большинство не хотят… Наловить-то рыбки побольше каждый норовит… Завтра — запрет на рыбалку, уважаемый Федор Уза.

Утро было ненастное, но мы все же решили сходить в горы: посмотреть, какой здесь будет урожай кедрового ореха, как много бельчат народилось, с лимонником как, с виноградом… Федя собирался в маршрут бойко, радостно.