Анатолий Петухов - Корень рода

— А я серьезно отвечаю. Если не найдем динозавра, то можно взять здесь копытное животное и катить на телеге, как во времена царя-гороха. Ни много ни мало тридцать шесть кэмэ! Не знаю, как тебе, а мне эта романтика-экзотика, о которой ты так много говорил, начинает надоедать.

Василий Кирикович вздохнул и снова побрел на почту.

— Так что же все-таки нам делать? — отрешенно спросил он.

— А вы не расстраивайтесь! Все, кто едут в Ким-ярь, делают просто: идут к нашему бригадиру, нанимают лошадь — и никакой канители!

— Да, но если бы телеграмма была вручена, мне не нужно было бы ни о чем заботиться! Нас встретил бы мой отец.

— Навряд ли… Куда Кирику Савельевичу ехать в такую дорогу? Старик и дома-то еле бродит.

— Как? Вы знаете моего отца? Он что, болеет? — встрепенулся Василий Кирикович.

— Болеть — не болеет, но сами должны понимать — восемьдесят с лишним лет.

— Да, да… Вы правы… Простите! Я не подумал как-то… Вы подскажите, где тут живет бригадир?..

«Еле бродит… Еле бродит…» Казалось, эти слова выстукиваются неровными ударами сердца.

— Ну как? — спросил Герман. — На динозавре поедем или на ишаках?

— Ты отдохни, Гера, — отозвался отец. — Кофе попей — он в большом термосе. А я пойду к бригадиру.

— Валяй! Не все на черной «волге» катать, надо и на копытном. Для связи с простым народом.

«Отец еле бродит… — билось в голове. — Конечно! Тогда ему было сколько? Пятьдесят семь? Да… Прибавить двадцать пять… Нет, все это ужасно!» — он поморщился.

На крыльце бригадирова дома слепая старуха без слов тянула заунывный мотив. Она раскачивалась взад-вперед в такт напеву — убаюкивала на коленях ребенка.

Выждав, когда старуха прервала колыбельную, Василий Кирикович спросил, дома ли бригадир.

— А хто, богородной, его спрашивает? — ожила бабка.

— Да я не здешний. Мне надо срочно найти бригадира!

— На пожнях он. Сено кладет. Тут недалеко, за поскотиной. Ким-ярской-то дорогой поди, дак сразу за мостиком, на левой руке…

Василий Кирикович без труда отыскал эту пожню: он еще издали услышал людской гомон. На лугу работало человек пятнадцать — женщины, дети и трое мужчин.

Он подозвал к себе ближнего парнишку и велел ему быстро послать бригадира.

Скоро подошел щуплый мужичок с лоснящейся от пота бронзовой грудью.

— Я еду в Ким-ярь, — сказал ему Василий Кирикович. — Мне срочно нужна хорошая лошадь. Нас двое и порядочно багажа.

Бригадир догадался, что это, верно, и есть Кирика Тимошкина сын, с телеграммой от которого не раз прибегала к нему завпочтой.

— Ладно. Поможем, — и крикнул, обернувшись к работающим: — Ванько!..

Через минуту прибежал запыхавшийся подросток лет одиннадцати, такой же сухой и смуглый, как бригадир. Был он бос.

— Придется тебе в Ким-ярь ехать, — по-вепсски сказал ему бригадир. — Запряжешь Мальку. Волокуши за конюшней, слабенькие, но в одну сторону выдержат. Там их и бросишь. Обратно приедешь верхом, — и по-русски, обращаясь к Василию Кириковичу, добавил: — Подите с ним. Он все сделает. За лошадь мы берем десять рублей в сутки — так в колхозе постановлено. Ванька квитанцию даст.

— Он и повезет нас? — недоверчиво спросил Василий Кирикович: он не понял, что сказал бригадир по-вепсски.

— Да. А что?

— Но если в дороге что случится?

— Все будет ладно! — махнул рукой бригадир.

Спустя полчаса подвода стояла возле почты.

— Такси подано! — усмехнулся Герман.

Белая лошадь — старая мослатая кобыла Малька — была запряжена во что-то несуразное: две длинные жерди, они же и оглобли, с набитыми поперек досками.

Как что-то очень далекое, виденное в пору детства, вспомнилось Василию Кириковичу, что вот на таких повозках-волокушах возили в Ким-ярь в пору бездорожья соль, спички, прочие необходимейшие товары и почту.

— Послушай, паренек, — обратился Василий Кирикович к Ване, — ты хочешь везти нас на этой штуке?

Мальчик приподнял козырек сползающей на глаза кепки:

— Не вас, а вот это! — он указал на гору багажа.

— А мы-то на чем поедем?

— Ни на чем, пешком пойдете.

— Да ты что? — испугался Василий Кирикович.

Герман затоптал окурок, покачал головой:

— Э-эх, экзотика-романтика!..

Ваня, не обращая на них внимания, размотал длинную веревку, что лежала на волокушах, расстелил на досках широченный брезент и начал деловито грузить вещи. Неторопливый, в сером латаном пиджачке, в больших резиновых сапогах и с полевой сумкой на боку, он был похож на маленького мужичка. Совсем мужскими выглядели его темные от загара крупные кисти рук и только лицо с облупившимся носом было детским.

Василий Кирикович ходил вокруг повозки и ворчал:

— Не знаю, парень, как ты все это погрузишь на свои жерди!… Неужели настоящей телеги у вас нету?

— Телеги-то есть.

— Так в чем же дело?

— Вы, дяденька, будто с луны свалились.

Герман расхохотался.

— А ты скажи толком! — начал кипятиться Василий Кирикович.

— Чего говорить-то? Будто дорог здешних не знаете!..

Василий Кирикович вздохнул. Как же он не знал этой дороги, если не раз хаживал по ней еще до войны, когда учился в педагогическом училище! По этой дороге в сорок первом он уезжал на фронт, по этой же дороге возвращался с войны. Но сейчас он молчал: если уж телефонной связи нет между Саргой и Ким-ярь, вполне возможно, что и дороги не стало.

Да и деревня есть ли? Может, и ее нет, и он напрасно стремится в эту дикую глушь — на родину.

Когда весь багаж был уложен, Ваня завернул углы брезента наверх и долго и старательно увязывал поклажу веревкой.

— Ну все! — объявил он. — Вот вам квитанция. За лошадь десять рублей.

Василий Кирикович рассчитался. Ваня сбегал на почту, вынес небольшой сверток в целлофановом мешочке — газеты и письма старикам, оставшимся доживать свой век в Ким-ярь, еще раз осмотрел повозку, проверил, хорошо ли держится сунутый под багаж топор, и уверенно взялся за вожжи.

— Ну чего, поехали? — и вдруг увидел, что Герман и Василий Кирикович в полуботинках. — У вас разве сапогов нету?

— Сапоги? Есть. В рюкзаке. А что?

— А ничего!.. — и Ваня стал развязывать стянутый веревкой воз: рюкзаки были положены вниз, между чемоданами…

Только в пути Василий Кирикович понял истинное назначение большого брезента на волокушах: без этого брезента сберечь вещи от воды и грязи оказалось бы просто невозможно.

Он никак не мог взять в толк, почему, каким это образом в прошлом торная дорога от Сарги в Ким-ярь превратилась в труднопроходимый проселок. Ему всегда представлялось, что всюду, по всей огромной России, необратимо, как время, идет непрерывный процесс превращения тропок в проселки, проселков — в шоссе, шоссе — в автомагистрали. И вдруг он столкнулся с явлением, противоположным сложившимся представлениям.