Леонид Фомин - Парма

День начинался блеском, птичьими песнями, звоном ручьев.

Вышли из домика и Нина с Наташей. Прежде чем сесть, Наташа провела пальчиком по скамейке — нет ли чего мазучего — и лишь после этого осторожно присела, поддернув на коленках брюки.

Нина посмотрела из-под ладони припухлыми со сна глазами на прозрачную светлынь утреннего неба, на дымящиеся, розовые от солнечных лучей луга, сказала печально:

— Только разведрилось — и уезжать. Обидно как-то…

— Куда это ты собралась? — подозрительно прищурился Петя.

— Как куда? Сегодня прилетит вертолет и увезет нас домой. Погода-то ведь летная!

— Летная… А телят кто за тебя пасти будет?

— Телят… — Нина об этом не подумала. — Тогда, тогда никуда я не полечу… Пускай летит Валя. И еще — кто соскучился по дому.

Наташа тряхнула кудряшками, испытующе посмотрела на Нину.

— А сама не соскучилась?

Нина ответила не вдруг. Потеребила зубами петельку фуфайки, села рядом с Наташей.

— Если говорить по правде — здорово соскучилась. Но телушек я не брошу, пока не придут пастухи. А ты?

Наташа не ожидала такого вопроса, опустила глаза. Тонкие губы дрогнули.

— А я хочу домой… Все о маме думаю…

— Эх ты, неженка! — неожиданно вскипел Миша Калач. — «Думаю, думаю!» Правда, что тебе только в артистки, а не телят пасти! — И, все больше распаляясь, Миша понес без остановки: — Ну и уматывай, никто не заплачет! Правильно говорил Витька, нечего было с вами связываться… Далеко за лесом глухо застрекотало.

— Летит! — прошептала Нина.

— Летит! Летит! — забыв Мишины упреки, закричала Наташа.

Все, кто оставался в домике, высыпали на улицу. До нытья в ушах прислушивались к слабому стрекотанию, но оно не приближалось. А вскоре и совсем затихло.

— Вот тебе и «думаю», — передразнил Миша Калач Наташу.

Ребята приуныли. Не ослышались ли? Увидев учителя, побежали навстречу.

— Да, да, вертолет, — подтвердил Василий Терентьевич. — Другим курсом заходит. С той стороны, откуда он летел, самый крутой подъем к полянам.

Второй раз услышали вертолет, когда уже выгнали на луг телят. Хоть и ждали этого звука, а возник он так неожиданно и так отчетливо, что даже телята и лошади пугливо запрядали ушами. Ровное гудение росло, ширилось, заполняя гулкие долины.

— Сюда! Сюда! — кричал Гриша-младший, размахивая над головой шапкой.

Издали низко летящий вертолет до смешного походил на головастика — брюхатого, с длинным тонким хвостом. Ребята видели в воздухе вертолеты не раз, но чтобы вот так низко — не приходилось. И не отрывали глаз от быстро приближающейся машины.

Облетев поляну, «головастик» повис над избушкой, покачиваясь, чуть приспустив хвост, словно бы разглядывая, куда присесть. Вращающиеся лопасти подняли ветер, и тот разметал вывешанные на просушку порожние мешки, одежду. Телята сумасшедше бросились к Цепёлу.

— Ни шагу к дому, пока вертолет не сядет! — приказал Василий Терентьевич. — А ну, поворачивать телят!

Не очень-то хотелось в такую минуту бежать за телятами, но Василий Терентьевич уже мчался им вслед, махая вицей. За учителем кинулись Витя Пенкин, Миша Калач. И вот уже все ребята бегут заворачивать животных, растекаясь широким полукружием, огибая стадо с боков и спереди.

Вертолет приземлился, сбавил газ и, почихав, заглох. Открылась бортовая дверь, на траву выпрыгнули люди. Ребята неслись к домику, не чуя под собой ног, далеко позади оставив Василия Терентьевича. Зеленый тупоносый «головастик», утомленно свесив лопасти, стоял, просев колесами в сырой грунт, в двадцати метрах от избушки. Сильным завихрением воздуха от винта приподняло и скособочило левый скат ветхой крыши.

Летчики, в черных тужурках, в фуражках с серебристыми кокардами, уже расспрашивали о чем-то Наташу — она оставалась с Валей. Перепуганная бледная Наташа бестолково твердила, показывая на крышу:

— Как затрещит, как затрещит!..

— Привет полярникам! — приложив к козырьку руку, энергично поздоровался с ребятами стройный, как гимнаст, летчик, с веселыми глазами и тонкими усиками-стрелками по краешку верхней губы. Кажется, он считал подбегавших ребят. — Сколько же вас здесь?

— Много, двадцать три человека! — засмеялась Нина, снимая шапку и поправляя рассыпавшиеся волосы. — И еще Василь Терентьич.

— Учитель?

— Ага.

— А сколько больных?

— Больных… — Нина поискала кого-то глазами, — больных — одна Валя. Она простудилась.

Подошел Василий Терентьевич.

— Рад… вас видеть, — сказал он с сильной одышкой. — А то мы… уж к геологам подались. Чертовски нас тут погодка прижала…

— Знаем, Василий Терентьевич, — сказал летчик с усиками. — Двое суток дежурили на аэродроме, не могли вылететь. От телефонных звонков уши болят…

И протянул письмо.

Быстро прочитав его, Василий Терентьевич непонимающе посмотрел на летчиков:

— Так это что же получается? Мы, значит, поехали, а телята с кем?

— Завтра в Кедрачи зайдет другая машина, возьмет на борт пастухов. А пока готовьте двенадцать, тринадцать человек.

В это время, к немалому изумлению ребят, из дома в белом халате поверх пальто, с саквояжем в руке вышла врач.

— Девочку перенесите в машину. Потеплее кутайте. У нее явные признаки воспаления легких… Кто еще больной?

Ребята растерянно начали оглядываться друг на друга.

— Ну-ка, герой, покажи доктору свое плечо, — нацелился Василий Терентьевич на Петю. — С медведем тут воевали…

Пока врач осматривала распухшее Петино плечо и накладывала на огромный синяк чем-то пропитанный пластырь, ребята рассказывали о ночном происшествии. Вспоминая подробности, они смеялись, а летчики и врач — нет. Когда Петя с помощью Наташи натянул рубаху и телогрейку, врач подвязала его больную руку на широкий бинт.

— Вот так и держи до самой больницы, — строго наказала она. — Ни в коем случае не снимай повязку!

Потом подошла к Василию Терентьевичу.

— Неужели этот мальчик не жаловался на боль?

— Не жаловался, но я знал, что рука у него болит.

— И работал?

— Работал.

Врач покачала головой:

— Удивительно! Просто удивительно! И это — дети! Подозреваю, у него серьезно поврежден плечевой сустав…

Ребята и Василий Терентьевич переглянулись.

Настало время занимать места в вертолете. Кто полетит? Нина, ни на кого не глядя, пошла к телятам.

— Ты куда? — обернулась Наташа.

— Белке трилистника давно собираюсь нарвать. Забываю все…

— А я путо с ноги у Буланки забыл снять, — вдруг вспомнил Витя Пенкин и пошел за Ниной.