Сергей Алексеев - Ох, охота!

И веселый, восторженный мат.

— … ничего себе!

Батя, видно, склонился к берлоге.

— Ты за что там привязал-то?

— За лапу!

— А почему обратно тянет? Может, за корень привязал?

— Я что, корня от лапы не отличу? — меня уже брала обида: вылезешь из берлоги — начнут смеяться…

— Ладно, подталкивай там снизу! — велел отец и ушел.

Я ощупал шерстяную гору, примерно нашел медвежий зад, уперся в стенку и стал толкать.

— Раз-два — взяли!

И так потянули, что одним махом выдернули зверя наружу, причем с частью обледеневшего снежного лаза, так что в берлоге немного посветлело. Но почему-то наверху вместо радости, словно короткая вспышка, возник переполох, злой, забористый мат и крики:

— Бей его! Бей! А, ё…

Я же пополз на четвереньках к лазу и снова ощутил под руками медвежью шкуру. В этот момент батя спрыгнул в яму, спросил звенящим, возбужденным голосом:

— Серёга? Живой?

— Живой…

— Ё!.. Вылазь!

— А медведь!..

— Убежал медведь!

— Тут еще один лежит!

Отец просунулся в расширенный лаз, что-то пощупал и вдруг одним рывком выбросил наружу небольшой и лохматый ком.

— Пестун! Вылазь!

На улице грохнул запоздалый выстрел. Я выполз из берлоги, и батя, схватив меня за шиворот, выбросил на снег, как пестуна.

— Фу, мать ити… Эй, чего стреляете-то, лешаки? Ушла!..

Мужики стояли с ружьями наперевес возле широкого, пропаханного в глубоком снегу, следа, уходящего с гривы к болоту, что-то высматривали. Отец сел на теплого еще пестуна, достал кисет и стал сворачивать самокрутку. Руки дрожали и парили на морозе, махра сыпалась на снег — таким я его еще не видел…

— На-ко, сверни! — сунул мне кисет. — Умеешь ведь?… Живой медведице веревку за лапу привязал!

Его колотило от переживания, должно быть, увидев живого медведя, выскочившего из берлоги, он в мгновение представил, что могло со мной случиться, и теперь никак не мог успокоиться. Глядя на взволнованного батю, я физически ощутил, как в один миг из меня что-то стремительно вылетело — эдакий парок, словно от дыхания на морозе. Было чувство, что сбросилось лишнее давление, ранее распиравшее меня изнутри, и одновременно будто притянуло к земле, отяжелели плечи и руки. Я сел на снег, свернул бате самокрутку, прикурил от своей спички и с удовольствием затянулся.

— А это тебе рано! — Он отнял самокрутку, жадно хватил дыма. — Впрочем, что я говорю?… Мужики подошли к нам, тоже задымили папиросами, стали разглядывать медвежонка, на котором сидел отец.

— Чего зырите-то? — недовольно спросил тот. — Сколь говорить: стрелял — заряди ружье! А вы встали, рты разинули!.. Он швырнул полсамокрутки в снег и поднялся.

— Пошли матку догонять! Выйдет в деревню — наделает делов… А ты, Буря, возьми пестуна!

Богатырь Буря легко положил добычу себе на шею, взял за лапы, и мы пошли по следу ушедшей в болото медведицы.

Она же сделала круг, снова пересекла гриву и вышла точно на нашу привязанную в березняке лошадь. Кобылка не боялась битого зверя, но при виде живого оторвала узду, сломала оглобли и убежала на Митюшкино. Буря оставил пестуна в санях, и мы пошли вдогон. Медведица шла в сторону Усачей по выдутой ветром опушке митюшкинских лугов, где снегу было поменьше. Первый раз мы настигли ее через час, однако матка подпустила метров на сто пятьдесят и резко свернула в пойменный, захламленный лес. Эх, был бы тогда у меня СВД или хотя бы простой карабин с «болтом»! Я нес «Белку», а у мужиков — тульские дробовики…

После недолгих поисков мы выгнали ее на чистое и стали догонять. Медведица брела по глубоким снегам, иногда оглядываясь и огрызаясь, но стоило сократиться расстоянию метров на сто, как переходила на мах и далеко отрывалась вперед. Брошенную деревню Усачи она обошла по бору и снова двинулась лугом. И словно дразнила нас, завлекала подальше, распахивая снег впереди всегда чуть больше дистанции выстрела, словно знала возможности нашего оружия. А может, и знала, поскольку была старой и наверняка не раз стреляной. Несколько раз от отчаяния мужики прицеливались, но отец не давал стрелять: если даже попадешь, то все равно будет подранок, а в глубоком снегу далеко от нее не убежишь.

Целый день мы висели у нее на хвосте, угнали почти к жилой деревне Симоновка, и мужики сильно вымотались. Но во мне было столько энергии, силы, а главное, хладнокровной решимости, что вполне мог стороной обогнать матку, встать у нее на пути и уложить из засады. Но на все просьбы батя только пальцем грозил, а мужики ворчали, мол, ишь, как слазил в берлогу к спящей медведице, так и расхрабрился.

Когда начало темнеть, мы бросили след и повернули назад.

Ровно через сутки медведица вышла в район сельсоветского села Яранское, где ее случайно увидел и застрелил Колька Сидоров, пацан, старше меня всего-то на три года…

До сей поры, когда я подхожу к пасущемуся в овсах зверю, чаще всего в тот момент, как увидел его, вдруг горячеет кровь и сердце стучит в горле. Но каждый раз, в следующий миг в памяти непеременно всплывают влажные на морозе руки отца, трясущаяся бумажка и сыплющаяся на снег махорка. И словно открывается клапан, мгновенно сбрасывая высокий градус волнения, и сразу же ощущается обычное земное притяжение…

Об удаче

Если же все складывается, и вы уже достаточно овладели навыками добычи птицы, зайцев и прочих грызунов, то испытать себя на дичи покрупнее стоит. Однако не следует начинать с хищного зверя, лучше всего с кабана, оленя или лося, и непременно в бригаде. Разумеется, как самого молодого и неопытного, независимо от социального положения (если вы только не губернатор и не генерал из Москвы), вас поставят на самый худший номер, если это загонная охота, или позволят тропить зверя по вчерашнему следу. Но это еще ничего не значит, ибо в первую очередь таким образом вы проверите себя на удачливость, качество мистическое, ирреальное, но явно существующее, ибо не зря сказано, «на ловца и зверь бежит». Хотите верьте, хотите нет, но крылатая дева — богиня охоты Удача обычно посылает свое перо самому опытному добытчику и новичку. Первому в знак его достоинства, второму — если зрит в нем будущего охотника. Остальным же обычно достается снимать шкуру, таскать мясо и пить водку под свежатинку.

На Таймыре по осени мы заготавливали мясо на зиму, поскольку единственный транспорт — вертолеты, и каждый килограмм перевезенного груза, кроме собственной цены, стоит два рубля на советские деньги. А поселок из семидесяти человек надо чем-то кормить до весны. От тушенки же, произведенной лет пятнадцать назад и извлеченной со складов моб-запаса, уже воротило и болели желудки. К тому же свежее мясо, особенно если употреблять его в виде строганины, это профилактика цинги, и доныне существующей в Арктике. Тут же всё, можно сказать, дармовое: дикие олени проходят через нас на зимние пастбища и гусь валит с островов на материк — только стреляй.