Виталий Гладкий - Жестокая охота

— Ладно, хрен с тобой, зверюка окаянная… — сплюнул в досаде Иван. — Не было печали…

И он решительно направился к небольшому домику, крытая рубероидом крыша которого виднелась невдалеке, среди кряжистых лиственниц. Широкогорлая печная труба дымилась, в крохотных оконцах горел свет — на землю уже легли сумерки. Из разъяснений Валентины Кудрин знал, что там обитают двое из его лесников.

На стук из-за двери, обитой грязными ватными одеялами, раздалось:

— Входи, не заперто!

В домике была всего одна комната. Из мебели — массивный круглый стол на точеных ножках, три табуретки, видавший лучшие времена диван и широкие нары. У стола сидели узколицый старик с копной всклокоченных седых волос и суетливый бородатый мужичок в давно не стиранной голубой майке. Они чаевничали.

— Добрый вечер! — поприветствовал их Кудрин.

— Для кого добрый, а для кого — не очень… — хмуро зыркнул на него старик. — Гараня, подкинь дровишек. Еще чайку вскипятим, — обратился он к бородачу.

— Здрасте… — бородатый Гараня бочком проскользнул мимо Ивана к печке.

— За чем пожаловал, мил человек? — спросил старик, пытливо глядя на Кудрина из-под широких мохнатых бровей.

— Я новый лесничий.

— A-а… — протянул старик безразлично. — Начальство, значит. С прибытием. Садитесь, — показал на табурет.

Гараня быстро смахнул с него пыль и пододвинул к столу.

— Чайку не желаете? — заискивающе посмотрел он на Кудрина снизу вверх.

— Не откажусь. — Иван развязал рюкзак и вынул две банки тушенки. — Заодно и поужинать не мешало бы…

— Кучеряво живем… — с легкой завистью в голосе сказал старик и достал из-под стола сковородку. — Гараня, разогрей.

— Хлеб у вас имеется?

— Чего-чего, а хлеба хватает. Правда, позавчерашний, но есть можно. Если зубы в порядке…

— Не жалуюсь. Как вас по имени-отчеству? — спросил Кудт рин старика.

— Хы… — коротко хмыкнул тот. — Это вас нужно по батюшке величать, а меня зовут просто Фефа.

Только теперь, присмотревшись, Иван понял, что ошибся, записав Фефу в старики — тому было не больше пятидесяти. Но лицо его, на котором безалаберно прожитые годы проложили многочисленные морщины, выглядело на все семьдесят.

— Переночевать у вас можно?

— Что так? — Фефа, сосредоточенно отмеряя ложечкой чай, сыпал его в заварник.

— Пес Ельмакова в дом не пустил.

— Сурьезная псина. С ним шутки плохи. Повадки у него волчьи, а хватка мертвая. Нас он тоже не признает. Даже на подворье не пускает. Только в гараж. Там трактор на приколе. Ремонтируем. К зимнему лесоповалу готовимся, будем сухостой пилить.

— У него кличка есть?

— А как же. Да только нам она не ведома.

— Разве Ельмаков никогда не подзывал его при вас?

— Словом — нет, только свистом.

— Он мысли может читать, — вмешался Гараня. — Как ведьмак. Глянет — мороз по коже. Ельмаков, бывало, только бровями шевельнет, а он уже все понял, бежит приказ исполнять.

— Ну уж, мысли… — глянул на него с иронией Фефа. — Эка ты хватил. Но пес умный, это точно…

После ужина закурили. Беседовали о том о сем. Больше говорил Гараня, который понемногу осмелел. Фефа в основном поддакивал или саркастически хмыкал, если приятеля слишком уж “заносило”. Кудрин долго крепился, но все-таки решился задать вопрос, который вертелся на кончике языка:

— Как вы думаете, то, что случилось с Ельмаковым, — неосторожность, нелепый случай или?..

Гараня сразу поскучнел, приумолк и принялся сосредоточенно разглядывать свои руки. Фефа пыхнул дымом, потушил папиросный окурок и налил в свой стакан немного заварки. Выпил. Осторожно подбирая слова, ответил:

— Мы… люди маленькие… За нас есть кому думать… Гараня, стели постель. Пора спать…

Кудрин поселился во флигеле — в дом пес его так и не впустил. Несколько раз Иван пытался проникнуть туда хитростью, по-тихому, но стоило ему подойти к крыльцу, как пес безмолвным черным призраком вырастал на пути лесничего словно из-под земли. Пытался Кудрин и подкармливать его, но Молчан (так с некоторых пор Иван стал называть пса) был неподкупен — самые аппетитные куски мяса, которые только мог добыть лесничий, оставались нетронутыми.

Однажды на подворье лесничества забежал бродячий пес и с вожделением набросился на еду, предназначенную Молчану. Тот, по своему обыкновению, совершенно беззвучно вынырнул откуда-то из-за сараев, и не успел Иван глазом моргнуть, как бродяга, дергая в конвульсиях лапами, уже лежал с перекушенным горлом — ухватки у Молчана и впрямь были волчьи.

Лесники к мытарствам своего начальника относились сочувственно — флигель для жилья был мало приспособлен. До этого он служил складом, где хранились бензопилы, запасные части к трактору, спецодежда, косы, топоры и прочая необходимость лесничества. Фефа советовал Кудрину просто пристрелить пса. Но Иван даже мысли такой не допускал — Молчан своей верностью вызывал у него уважение и желание непременно подружиться. А ради этого стоило перетерпеть некоторые неудобства. Впрочем, к ним Ивану было не привыкать — он почти десять лет проработал лесничим в сибирской тайге, где условия жизни были ненамного лучше.

В конце сентября выпал снег. Иван весь световой день пропадал в тайге — знакомился с участком. Швырков говорил правду — дичи и впрямь было много. В речных поймах часто встречались сохачьи лежки, и по следам Кудрин определил, что на его участке по меньшей мере тридцать взрослых лосей и около десятка молодняка. Ближе к верховьям реки, на плоскогорье, где среди невысокого кустарника рос ягель, паслись оленьи стада. В горы Кудрин не поднимался, там ему делать было нечего, но однажды рассмотрел в бинокль снежных баранов-толсторогов, которые бродили у подножия скалистого гребня.

Появились на участке и непрошеные гости. Реки еще не стали, мороз пока был не сильным, а потому браконьеры не рисковали углубляться далеко в тайгу из-за непролазных болот и промышляли в основном неподалеку от поселка, где места были посуше. Иван несколько раз слышал выстрелы, а затем находил впопыхах брошенные оленьи шкуры, требуху и головы; но самих охотников застигнуть не удавалось. Видимо, им были известны какие-то потайные тропы в горах, которых лесничий еще не знал.

Как-то в субботу, ближе к вечеру, Кудрин возвращался домой кружным путем через так называемый Волчий хвост — равнинный участок тайги, который узким клином врезался в невысокие голые сопки. Единственный ручей рассекал его пополам, то и дело прячась в лозняке, растущем по берегам. Погода стояла тихая, безветреная, ярко светило солнце, идти на лыжах было легко — снег лишь слегка прикрыл землю, а лиственницы росли не густо.