Борис Дедюхин - Тяжелый круг

— Просто, просто, — проворчал Анвар Захарович. — Совсем ты гениальным стал. — Он повертел пальцем у виска. — Правду говорят, в Пятигорск ездишь, играешь?

— Я в черных очках…

— Как шпион, да? Ребенок!..

— Взял в компанию Главбуха, Демагога и Богомаза. Пошло дело, и неплохо…

Последние слова Саша произнес неуверенно и невесело, хотя и улыбался. И замолк, чуть искоса поглядывая на Анвара. Потом собрался с духом, продолжил:

— Хотел стать великим, а стал подонком. Трудно опакоститься еще грязнее, чем связаться с тотошкой. Что, ради благой цели? Ради «голуб коня»? Ради того, чтобы в газетах написали: «Звезда Александра Милашевского вознеслась на цирковой небосвод со сказочной быстротой»? Нет, даже десять благих намерений не могут оправдать одного низкого поступка — это я понял точно. И, знаете, я не с отвращением играл — вот в чем низость главная! Я играл с удовольствием, доказал этим самому себе, как ничтожен я. — Тут Саша облегченно вздохнул, сказав самое страшное, дальше речь его была спокойна, временами даже чуть усмешлива. — И в этом что-то есть, как во всякой игре, впрочем. Возле касс теснятся очереди, все бегут, кричат. Вы смотрите на кассы, на лошадей, на программку, вы думаете: хочу — сыграю, не хочу — не стану. Но вдруг неодолимая сила толкает вас к одной из касс и вы уже то одно переживаете, что можете не успеть взять билеты, — сейчас раздастся звонок, хлопнет перед носом дверца окошка… Что и говорить — ощущение острое и приятное. Уже!.. А что дальше будет? Протягиваю я кассирше сторублевку, она не берет — сдачи, говорит, нет. А я ей: «Сдачи не надо, беру на все!» Очередь за мной так и ахнула: сто билетов, сто билетов — с ума сошел!.. Иду с билетами в руках, какой-то игрочишка встретился, раскрыл потную ладонь — у него там одна картонка. Перевел взгляд на мои руки, спрашивает обалдело: «Билеты?» Я отвечаю спокойно: «Билеты».

И наблюдать за скачкой, когда деньги вложены, куда как интереснее. Знаете, вот видишь, что твоя лошадь идет первой, все нормально, но тебя вдруг как охватит ужасная мысль: «А что, если она сейчас кончится?» Впору выпрыгнуть с трибуны на круг и самому бежать! Да-а… Так играл я почти месяц — неплохо, скажу без хвастовства, играл: главное, что я не просто выигрывал, но выигрывал у жуликов — у тотошников, все их комбинации предугадывал и разрушал. Конечно, время от времени остатки моей совести давали о себе знать, но я их подавлял, а Демагог очень помогал мне в этом, он мастер, говорил: «Э-э, Саша, только один бог не играет, а его ангелы, скажу по секрету, ставят рублишки, даже они подвержены страсти… Ангелы, а мы-то всего-навсего люди! Известно всем, что сам Амиров не без греха…» Я и раньше слышал, что Амиров поигрывает через подставных лиц, но всерьез не задумывался. А тут все чаще и чаще стали одолевать меня тяжкие сомнения. По-другому вдруг я понял слова Демагога про Амирова да про падших ангелов. Я подумал: допустим, стану я великим стиплером — выиграю Большой Пардубицкий, даже и Южнокаролинский — все стипль-чезы в мире выиграю, но ведь богом я не стану, все равно найдется кто-то, кто будет скакать еще лучше меня… Или, допустим, обыграю я всех тотошников, стану таким богатым, что организую институт, который мне выведет породу лошади голубой масти, но найдется кто-то еще богаче меня и еще более сказочной раскраски лошадей выведет…

Но вот если я даже и ничего в жизни очень замечательного не сделаю, а буду просто честным человеком, то ведь выше меня никого не будет — будут такие же, как я, честные, но не выше!.. Я, наверное, путаюсь, не могу хорошо выразить свою мысль, но, в общем, для начала решил я не просто порвать с игрой, но разоблачить всю тотошку. И, между прочим, правильное прозвище Демагогу присургучено: он и есть демагог. Это же чистая демагогия про падших ангелов да Амирова, тоже мне — ангел!.. И почему это — сам Амиров? Мой отец ни единого билета в тотализаторе не брал — даже на меня, из интереса. Онькин, вы сами знаете, как тотошку ненавидит. Аполлон Фомич, будь его воля, прикрыл бы тотализатор вообще, да и все другие тренеры и жокеи относятся к тото так, словно бы его и не существует, они делом заняты, а в грязь лезет только бездарь, что же ей еще остается делать. Стало быть, дело мое правое: разоблачить всю тотошку! Я и вас привлек в корыстных целях: чтобы вы были свидетелем и, когда будет нужно, поддержали бы меня.

Анвар Захарович выслушал этот длинный сумбурный монолог терпеливо, не перебивая.

— Я не все понял, мальчик, — сказал он, — про летопись и как ты будешь разоблачать жуликов… Я понял, что ты хочешь разобраться в себе и в жизни. Это надо. То, что я видел сегодня, пусть будет в последний раз. — Это он подчеркнул грозно. — Про Амирова — не знаю. Не торопись судить людей по слухам, да еще если слухи приносит грязный человек.

В молчании они выпили еще по две пиалы чаю, заедая сушеной дыней.

— Можно, спрошу последнее, сынок? — превозмогая некоторую внутреннюю неловкость, решился Анвар Захарович.

Саша сразу понял о чем, потемнел:

— Спрашивайте.

— Ты извини, конечно, тоже слухи… Там девушка… говорили…

— Она здесь? — вскинулся Саша.

— Ты же видел.

— Да. — Он поник. Не перед Анваром ему притворяться.

— Ты… совсем выздоровел?.. Душа выздоровела?.

Саша стал смотреть в сторону.

— Н-не знаю… Нет…

Анвар только вздохнул.

Глава шестнадцатая

1

Читателю известно, что Амиров смотрел на конюхов как на природных своих неприятелей. О ком ни спроси, всяк плох, — один жесток, второй слишком жалостлив, у третьего совести нет, четвертый пьет, пятый тщеславен, шестой бездарен, седьмой лишнего поспать любит. Даже конмальчики и молодые жокеи были у Амирова под подозрением. Если ничего явно порочащего о них он не мог сказать, как ни изощрялся, то неопределенно выражался:

— Кое-какие способности есть, но очень много о своей славе думает.

В последнее время Амиров уж до такой степени распоясался, что осмелился открыто ставить под сомнение заслуги лучшего тренера страны Николая Насибова — не прямо, обиняками: де, у него лошади не хуже, а готовит он их к соревнованиям лучше, чем Насибов и, де, скоро настанет время, когда первым тренером чистокровных верховых назовут Амирова, это «предрешено в высших сферах», — именно так он выразился.

Однажды вечером Амиров зашел к Олегу в общежитие, чего раньше никогда не случалось, и сказал:

— Я мириться пришел, винюсь перед тобой.

— Николай Амирович, да я и сам собирался идти к вам, хотел утром у вас прощения попросить.