Борис Дедюхин - Тяжелый круг

— От нее, а еще, говорят врачи, от перенапряжения. Да ведь и понятно. Зрелый человек прослывет в людской молве — и то, бывает, не может на ногах устоять. А у подростка слава — что зеркало: дохнуть опасно. Вот я и держу Саньку всегда под отчетом, с его отцом в заговор вошел, а он у него учитель, мерекает что к чему.

Онькин говорил с истинной озабоченностью, но затаенную боль можно слышать в его голосе, когда сказал он:

— Эх, дядя Гриша, дядя Гриша!.. Ты-то меня поймешь. Ребятишек жалко — это одно, еще жальче себя, того, что труд твой кобыле под хвост идет, однако же пуще всего болит сердце за лошадей. «Второй Насибов» вырастет только в том случае, если появится «второй Анилин».

— Однако, — чуть не на писк сорвался дядя Гриша, — без Насибова ведь не было бы и Анилина, а?

Онькин сделал затяжную паузу, так что можно было понять, будто он обдумывает ответ, но он оставил реплику дяди Гриши вовсе без внимания и погребально продолжал:

— А «второго Анилина» ждать — все равно что второго пришествия. Если мы не сумеем резко повысить уровень конезаводства, Анилин себя не повторит. Я бываю на гастролях в Западной Европе и скажу, как это ни грустно, что лошади французские, английские, итальянские по порядку намного отличаются от наших лошадей. Совсем мы не занимаемся воспитанием молодняка, уходом, подбором трав. Я еще мальчишкой вот здесь как раз, в Богдашкине, прочитал в одной умной книге, что ноги чистокровной лошади должны быть сухи и приятно прохладны…

Сане было, в общем-то, любопытно все, что говорилось Онькиным, — многих вещей он не знал и слышал о них впервые, но он устал сидеть в лодке (а сидел он, по привычке, подавшись всем корпусом вперед — как на лошади), с темнотой наянливее и свирепее становились комары, да и рыба отошла, редко и вяло трогала поплавок — Саня отчалил лодку, вытолкнул ее на течение, сел за весла и крикнул:

— Где ночевать будем, Иван Иванович?

Онькин не знал, что ответить, и это сделал за него дядя Гриша:

— Вот тут, в омете и проспим до зари — мертвецки проспим, как коней продавши.

Однако спали не очень крепко — вскочили чуть свет и сразу, не позавтракав, схватились за удочки.

10

Про рыбалку разное толкуют: кому — свежий воздух, кому — спортивный азарт, кому — добыча. Но при всем несходстве толкований каждый одинаково неподкупно хранит ей пожизненную верность. В чем тут секрет?

Немало есть людей в преклонном возрасте, которые всю жизнь мечтают поймать пудовую щуку или сома. Годы идут, загаданное в самом детстве желание не исполняется, но и не затухает — оно всегда при них, оно все ждет своего часа. Но жить всегда с мечтой и стараться всячески мечту осуществить — это ли не радость жизни?

Саня с Онькиным пробавлялись глазастыми окунями и чувствовали себя божьими племянниками: у себя дома они добытые за день десять хвостов за удачу почитали. А дядя Гриша смотрел на них как на расшалившихся детей и знай себе пулял спиннингом тяжелую в ладонь блесну.

Саня и Онькин сначала провожали блесну глазами в каждый ее полет, а потом с великой верой в успех ждали ее возвращения из пучины, но все забросы были удручающе однообразными и бесплодными. Уж Иван Иванович начал вести разговор, что, дескать, спиннинг — снасть никчемная, вроде клячи, которая воз не тянет, а только на хомут виснет, как раздалось наездницкое возглашение:

— Но-о, серая в яблоках!

На середине реки щука вылезла из воды по пояс и затрясла ужасающе огромной и зубастой башкой.

— Не выйдет! — на дискант сорвался дядя Гриша.

Когда до отмели, куда дядя Гриша намеревался вываживать добычу, оставалось метров пять, щука выпрыгнула из воды и, как это и заведено у всех щук, попыталась могучим ударом хвоста по натянутой леске либо оборвать ее, либо выдернуть из своей пасти подлую железку. Дядя Гриша был к этому готов, сразу же дал слабину, и щука резанула хвостом по воздуху. После этого она почти перестала сопротивляться, но на берегу в полном отчаянии еще раз попыталась добыть себе свободу: сделала стойку на голове, лязгнула челюстями — тройной крючок кокнулся, как орех, два жала высыпались на утрамбованный водой песок, но третье смертельно впилось ей в костистую щеку. Да и дядя Гриша не зевал — проворно подпрыгнул, откинул живое бревно подальше от воды и при этом продолжал зачем-то гласно взывать:

— Но-о, серая в яблоках!

Может быть, именно сейчас у дяди Гриши сбылась мечта, которая зародилась пятьдесят лет назад, когда сидел он на этом вот берегу с прутиком лещины и выуживал на муху синявок — как пятьдесят штук, так и полная пол-литровая банка?

Вчера вечером в том разговоре, который нечаянно подслушал Саня, дядя Гриша показался ему человеком не то чтобы малоинтересным, но — далеким от того настоящего дела, которым занимались Онькин и Саня. Но когда на радостях по случаю поимки «щуки века» дядя Гриша раскупорил новую пол-литровку, он стал подбрасывать Онькину такие вопросики, словно бы не дуги да колеса гнул, а разводил скакунов в чистоте — до того был сведущ в этом деле.

— Вот ты жаловался вчера, Ваня, что плохой жокей восемьдесят процентов победы у лошади может отнять, — начал дядя Гриша, хотя, между прочим, вчера Онькин про проценты эти и не заикался. — Но ответь, много ли у тебя он жалования получает?

— У меня-то еще получает кое-что, а в большинстве конюшен — слезы, а не заработок. Вот есть в Пятигорске мастер-жокей Какикава. Связался он с тотошкой. Кстати, эта тотошка покоя мне не дает, но о ней потом. Призываем мы его в народный контроль, намереваемся взять его как следует за штаны и узнаем… Узнаем мы, что он в среднем за месяц в прошлом году получил по семьдесят рублей — за такие деньги нынче ни одна уборщица тряпку в руки не возьмет. И не стали его увольнять, опять пожалели, последнее предупреждение дали. Да и тренеры наши деньги-то не четвериками пересыпают. Оно, конечно, деньги — не голова, дело наживное, однако, дядя Гриша, думаю, что не из-за «околесицы» ты конюшню бросил?

— У меня в жаловании ни прибытку, ни потравы.

— Стало быть, полегче в артели?

— Дуги гнуть — не пыль с печенья сдувать.

Дядя Гриша отвечал загадочно, что-то держа на уме. Онькин решил любым путем вызвать его на откровенность:

— Не в силах постичь я, почему же это ты конюшню на дуги променял? Я помню, как ты Балета пестовал… И не только его. Да и вообще, знаю я, что кто с лошадьми сдружился, по гроб жизни верность хранит им. Это и понятно… Попал я как-то на бойню, случайно попал. Так веришь, лошади одни только и чуют смерть! Чуют и — плачут…