Говард Фаст - Последняя граница

И генерал нацарапал на рапорте: «Копию переслать в министерство внутренних дел». Пусть Шурц[12] убедится, что умиротворение заканчивается. Еще годик — и бунты индейцев отойдут в область воспоминаний.

Затем он написал генералу Филу Шеридану: «Отправьте войска по железной дороге на восток от Додж-Сити, чтобы перехватить триста индейцев из племени шайенов, идущих на север из…» Откуда же они идут? Он напряг память и в конце концов перечитал доклад. Да… «… из Дарлингтона. Эти индейцы незаконно покинули резервацию, их следует задержать и немедленно водворить обратно. В отношении их вождей могут быть применены военные меры. Полковник Мизнер из форта Рено в курсе всех подробностей». Он подчеркнул фразу: «Особенно важно, чтобы эти индейцы были окружены, прежде чем они смогут причинить дальнейший вред».

Он подписал и снова обратился к рапортам:

В одном из них сообщалось о нехватке трех тысяч шестисот фунтов муки. «И почему они вечно надоедают мне с такими пустяками! — думал генерал. — Это касается только квартирмейстерского управления, и больше никого…»

«Почему все так упорно надоедают друг другу?» — думал Карл Шурц, читая копию рапорта, посланного генералу Уильяму Текумзе Шерману каким-то неведомым полковником откуда-то с Индейской Территории относительно того, что какие-то индейцы ушли из своей резервации.

Почему его секретарь, прочитав эту копию, положил ее к нему на стол? Почему, размышлял Шурц, все члены правительства должны превратиться в бюрократов? И какой смысл стараться сделать хоть что-нибудь путное из всей этой грязи, если для этого нужно сначала преодолеть груды ничтожных и кляузных донесений? Утонуть в них с головой? Можно подумать, что все дела касаются только его министерства. Нет, стоит человеку стать министром, и он заживо хоронит себя.

Шурц прочел подпись. «Мизнер?.. Кто такой этот Мизнер? — раздраженно спрашивал он себя. — Чего они от меня хотят? Я прикажу снять копии с рапорта и могу переслать одну в военное министерство, другую — в индейское ведомство». Эта мысль — что с рапорта можно снять множество копий — заставила его удовлетворенно улыбнуться. Все-таки правительственное мероприятие. Это и значит — управлять.

Принятое решение даже понравилось ему — чисто немецкая точность и аккуратность: снимать со всего бесчисленные копии и рассылать их повсюду. И получается какой-то результат: по крайней мере, каждое учреждение узнает обо всем.

Пенсне свалилось с его длинного, острого носа и лежало на рапорте, искривив некоторые слова. Шурц вынул носовой платок и протер одним пальцем стекла, не беря их в руки. Снова оседлав нос пенсне, он пытался вспомнить еще что-нибудь об этом племени и о той части пустыни, которая называется Индейской Территорией. Не потому, что это имело особое значение, но просто вследствие методического склада своего ума, ибо ему нравилось, когда схожие понятия укладывались, как в ящичке, одно подле другого.

Шурц позвал своего секретаря, и когда тот вошел, он спросил, что у них есть о Дарлингтоне.

— От мистера Николсона, сэр?

— Вероятно.

Его «р» прозвучало с немецким акцентом.

Произнося даже одно слово, он старался, чтобы в нем, по возможности, не было никакого акцента, но это никогда ему не удавалось.

Секретарь принес письмо, но не то, которое Шурц требовал.

— Что-то о Дарлингтоне, — настаивал Шурц.

Теперь он вспомнил, что письмо было скреплено вместе с четырьмя другими рапортами.

— Это агентство, где живут арапахи и шайены, — пояснил он, гордясь своим знанием всех этих агентств и резерваций, раскинутых в дикой, заброшенной Оклахоме.

Он изучил пять стран; хранить в своей памяти огромные пространства земли нелегко, это большое достижение. С точностью фотоснимков отпечатались они у него в мозгу — если только мозг является хранилищем таких представлений, — словно карты, со всеми рельефами и белыми пятнами, возвышенностями и пропастями; также сохранилась у него в памяти и сцена из его отрочества, как он однажды в маленькой немецкой деревушке полз через водосточную трубу, а выбравшись из нее, увидел перед собой ноги неподвижно стоявшего прусского солдата. И если бы пруссак заметил Шурца, он убил бы его, как были убиты многие в ту революцию… И где бы тогда были все эти карты с такими замечательными изображениями Германии, Швейцарии, Франции, Испании и Соединенных Штатов?

«Какая глупость! — вздохнул Шурц. — Некоторые забывают свое прошлое, другие живут исключительно в прошлом». Некоторым людям дано прожить лишь одну жизнь, и эта жизнь, простая и ровная, подобна безмятежно текущей реке. Именно такая жизнь, пожалуй, лучше всего, но она не похожа на его жизнь. Он прожил столько жизней, что их никак не свяжешь в одно разумное целое.

Секретарь вернулся и на этот раз принес нужное письмо. Прочитав, Карл Шурц приложил его к рапорту из военного министерства. Теперь все было в порядке, и дарлингтонское дело можно было положить в особую папку. И тогда оно, вместе с тысячами других папок министерства внутренних дел, будет спокойно лежать на полке и покрываться пылью.

Может быть, только этот метод и является правильным, подумал Шурц, перечитывая инструкции генерала Шермана всевозможным генералам, полковникам, майорам. Ведь столько их было в его жизни, столько тысяч сапог чеканило шаг по грязи и пыли, по траве и пышным полям созревшей волнующейся пшеницы!

Он опять вспомнил Мизнера, приславшего рапорт, и опять начал рыться в своей памяти. «Мизнер… Мизнер… — твердил Шурц. — Вечно они там, в прериях, меняют расположение полков!» Он не мог даже припомнить, куда поместили именно эту группу шайенов. За последние несколько лет по крайней мере шесть групп индейцев были выведены с севера и расселены на Индейской Территории. Беспокойный народ! Шайены первобытны, жестоки, низки. Жители прерий, знающие толк в индейцах, утверждают, что шайены живут только ради войны. Хотя Шурц сомневался в этом. Никогда не думал он этого даже о пруссаках, которых ненавидел глубоко и затаенно.

Но ни один народ не живет для того, чтобы убивать, и только убивать. Такой народ не мог бы иметь ни жен, ни детей и должен был бы исчезнуть с лица земли.

И вот теперь маленькая группа шайенов, одно крохотное селение, всего в триста душ, ушло с того места, которое ему предназначило правительство. Шли они на родину, на север — за тысячу миль. Их ум подобен уму ребенка, и за это им придется поплатиться жизнью. «Они умрут, но будут бороться, — думал Шурц. — Одно, кажется, индейцы знают — как надо умирать».

Однако его любопытство было возбуждено, и захотелось узнать об этой истории побольше. Он едва ли сознавал, насколько его раздражает суетливость, с которой Шерман так и сыплет приказами. Он и сам был когда-то солдатом и знает, что такое военная строгость, но все-таки пуля — не лекарство от всех болезней.