Карл Май - Сатана и Искариот. Части вторая (окончание) и третья

— Может быть, ты захочешь передать ему и Лже-хантера?

— Это, пожалуй, будет излишним.

— Возможно, и так. Если этот человек узнает о наших планах, он постарается сбежать от нас. В этом случае нам придется запрятать его в тюрьму, и притом надолго, пока мы не поймаем и его отца.

— Мы не должны допускать, чтобы нас разоблачили.

— Ну ко мне-то он вражды не испытывает. А вот как быть, если он случайно догадается, кто вы такие? Ведь известно, какую роль в жизни играет случай.

— Это был бы воистину удивительный случай, если бы он узнал, что мы — Виннету и Олд Шеттерхэнд!

— Нам придется взять себе другие имена. И лучше бы было, если бы мы их выбрали уже теперь. Чем раньше мы их изменим, тем большей будет наша уверенность в том, что мы не проговоримся.

— Правильно. Что касается меня, то я не должен выдавать себя за немца, потому что мошеннику определенно известно, что Олд Шеттерхэнд по национальности немец.

— Да. Может быть, ты захочешь стать моим соотечественником?

— Хорошо, если ты разрешишь.

— Ладно! Тогда будь моим дальним родственником, неким мистером Джонсом, которого я встретил здесь случайно и который по делам отправляется в Тунис. А Виннету? За кого мы его будем выдавать?

— Ему, наверное, понравится на время превратиться в африканца. Мы выдадим его за мусульманина-сомалийца по имени бен Азра.

— Превосходно! Остается узнать, не возражает ли Виннету против этого.

Услышав эти слова, апач сказал:

— Называйте Виннету, как вам будет угодно — он все равно останется вождем апачей.

— Это, конечно, верно, — ответил ему я, — но не безразлично, за кого мы тебя будем выдавать, так как ты должен позаботиться о том, чтобы тебя действительно считали именно таким человеком. По дороге я объясню тебе, кто такие сомалийцы и как ты должен вести себя, изображая одного из них. Мы скажем, что ты не понимаешь по-арабски, что будет истинной правдой, но несколько лет назад ты переехал с Занзибара в Индию и там за эти годы выучился английскому. Когда мы отсюда отправляемся?

— Завтра утром, — ответил Эмери. — Тогда мы прибудем в Александрию незадолго до того часа, в котором мой друг мистер Хантер надеется вступить на пароход, уходящий в Тунис.

— А что это за судно?

— Французский торговый пароход.

— Значит, не messagerie[21]? Это меня радует. Стало быть, его предупредили из Туниса об этом пароходе.

— И я так думаю. Может быть, нам удастся что-нибудь узнать об этом.

— Но ведь мне и Виннету придется предъявить капитану какие-то документы!

— Положитесь на меня! Вы потеряли в дороге свои документы, и, я думаю, для капитана будет достаточно, если я покажу свой паспорт и поручусь за вас.

— А мне будет очень любопытно посмотреть, какие документы покажет Хантер. Настоящий, законный носитель этого имени, разумеется, взял свои документы с собой, если мы, конечно, не просчитались коренным образом.

— Увидим. Главное, чтобы у него не возникло никаких подозрений. Ты жил в Индии и там встретил Виннету, то есть богатого сомалийца бен Азру. Теперь вы едете в Лондон, где он хочет наладить торговые связи, и желает остановиться на короткое время в Тунисе, где тебе надо уладить кое-какие дела. Вот и все. Ну, а о дальнейших событиях пока говорить рано.

Очевидно, Эмери так близко принял к сердцу наши интересы, словно они были его собственные. Мы посидели еще некоторое время, а потом расстались, договорившись на следующее утро снова встретиться и отправиться в путь.

Глава четвертая

В ТУНИСЕ

О нашей поездке в Александрию особенно нечего рассказывать. Мы расположились там в гостинице, а потом Босуэлл пошел искать Хантера.

Мы было предположили, что он просто-напросто сыт по горло нашим обществом, но ошиблись, потому что вскоре он с Эмери вошел к нам, чтобы выразить нам признательность за совместное путешествие.

Когда я по зрелом размышлении вырабатываю себе какое-то мнение о человеке, то — даже если окажется, что я заблуждался, — мне необходимо побыть некоторое время одному и подумать, чтобы окончательно убедиться в его неверности. Если бы я был менее опытен и проницателен, то при виде этого молодого человека сразу бы отказался от всех своих подозрений. Он производил самое приличное впечатление, и я уже не удивлялся, что Эмери назвал его порядочным парнем. Ни в его внешности, ни в поведении нельзя было раскрыть какой-либо черты, которая могла бы подтвердить наши подозрения. Он держался свободно, открыто, безо всякого следа какой-либо неуверенности или даже скованности, какую можно было ожидать от человека, имеющего за собой прегрешения. Либо мы в нем ошиблись, либо он, несмотря на молодость, был отъявленным мошенником.

Пароход, который мы выбрали для своего плавания, пришел из какой-то палестинской гавани и отправлялся через Тунис и Алжир в Марсель. Как только мы вчетвером поднялись на борт, к нам подошел капитан и сухо сказал:

— Месье, это не пассажирский пароход. Потрудитесь освободить палубу.

Теперь надо было выяснить, предупредили ли капитана о нас, и Хантер спросил:

— А не возьмете ли вы пассажира, которого зовут Хантером?

— Хантер? Не вы ли этот господин?

— Я.

— Тогда вы, разумеется, можете остаться, Калаф бен Урик просил меня взять вас на борт. Но о других пассажирах речи не было.

— Эти трое господ — мои друзья, о которых Калаф бен Урик не знал, и я прошу вас принять их. Мы будем вам очень благодарны, если вы найдете место для всех.

— Место приготовлено только для вас, и мне придется потесниться самому и стеснить своего первого помощника. Однако ради Калафа бен Урика я нарушу правила и на этот раз сделаю исключение, чтобы принять ваших друзей.

Значит, французский капитан был чем-то обязан тунисскому офицеру. Казалось, что их дружба вовсе не имеет отношения к военной службе, а касается каких-то темных делишек, которые не принято оглашать. Иначе чем еще мог быть обязан капитан торгового судна офицеру другого государства? Это обстоятельство укрепило сложившееся у меня мнение о Калафе бен Урике, вследствие чего меня уже не могло обмануть открытое и честное лицо Хантера.

Мы получили на четверых две маленькие каюты, в каждой из которых еле разместились койки. Было интересно, с кем же захочет разделить компанию Хантер. Я был убежден, что выбор компаньона нужно было предоставить ему самому. Его решение могло и должно было прояснить ситуацию.

Наши вещи отнесли в одну из кают, а мы, пока судно снималось с якоря, поудобнее расположились на палубе. Мы сидели под тентом, покуривая и болтая о всякой всячине, причем я заметил, что Хантер исподтишка изучает нас. В особенности это касалось меня, потому что Эмери он уже знал. Я держался как можно непринужденнее и был с ним очень вежлив, чем хотел завоевать его доверие. Было бы очень хорошо, если бы он выбрал меня своим соседом, потому что в этом случае я бы уж нашел возможность хорошенько понаблюдать за ним.