Говард Фаст - Последняя граница

— Оставьте при себе ваши замечания, пока вас не спросят, сержант!

Когда Майлс услышал, что полковник Мизнер послал кавалерийский отряд, чтобы доставить индейцев Тупого Ножа в форт Рено, а затем в тюрьму, он испытал разноречивые чувства: во-первых, облегчение, оттого что дело передано в другие руки и им теперь займутся компетентные военные власти; во-вторых, его охватил стыд, так как он понимал, что поступок Мизнера не был справедлив и не вызывался необходимостью.

Шайены не покинули резервацию, и нет оснований утверждать, что они готовятся ее покинуть. Поэтому они все еще находятся в его ведении, как главы агентства. А тогда — как мог он допустить, чтобы Мизнер арестовал пятьдесят-шестьдесят человек за преступление, которого они не совершили и, насколько ему было известно, может быть вовсе и не намеревались совершить! У него не было иных доказательств, кроме заявления Джимми Медведя, будто из деревни Тупого Ножа бежали три человека. А в тот день была такая жара, что даже более здравый парень, чем Джимми Медведь, мог потерять голову и ошибиться — если он действительно видел этих трех людей, а не выдумал все это из мести за какие-нибудь воображаемые обиды. И потом, действительно ли они ехали на север, а не просто охотились?

Чем больше он думал, тем мучительнее у него болела голова, тем сильнее тревожила совесть и одолевали сомнения. Он был искренним человеком; работая как агент по индейским делам, он старался следовать своим убеждениям и делать добро той небольшой частице человеческого рода, которая была ему подчинена.

Дéла не менял и тот факт, что препятствия были почти непреодолимы, а пайки скудны, что он не имел компетентной и достаточной помощи, что правительство предпочитало держать на Территории кавалерийский полк, а не отряд учителей, или плотников, или водопроводчиков, или инженеров; задачи были те же, только выполнение становилось труднее.

Со всеми этими мыслями он пришел к жене; голова его болела, промокшая от пота рубашка раздражала. Он выпил холодного лимонаду и попытался найти некоторое утешение в ее восхитительных печеньях.

— Но послушай, Джон, — сказала она, — разве, как только эти индейцы будут посажены в тюрьму, все это не уладится? И тогда ты сможешь решить, кто был прав и кто виноват.

— Все не уладится, — с горечью ответил он. — Нельзя арестовать пятьдесят-шестьдесят человек только за то, что кто-то из них, может быть, совершил проступок. В сущности, я не знаю, в чем еще они виноваты, если не считать их перемещения поближе к Коттер-Крику, где я с самого начала и должен был поселить их. Там, по крайней мере, хоть есть вода и кое-какая зелень, а не одна только ужасная красная пыль.

— Но ведь эти трое убежали? — осторожно напомнила ему Люси.

— К черту их! Извини, пожалуйста, Люси. Пойми, я не уверен, что они действительно убежали. Я ни в чем не уверен.

— Но ведь в агентстве решительно все знают, что они убежали. Дело пойдет еще хуже, если индейцы начнут убегать, когда им взбредет в голову.

— Так-то оно так.

— Поэтому ты и должен сказать Маленькому Волку или Тупому Ножу, что эти трое должны вернуться, и тогда все разрешится.

— Разве они могут вернуть этих людей! Ах ты не понимаешь, Люси! Дело не в этом, не в трех людях, а в том, что вся поли гика, которая проводится здесь в резервациях, никуда не годится — нельзя сажать целое племя в тюрьму! — Он замолчал, затем тряхнул головой: — Нет, наказать их за этих трех нужно, но только не так. Ведь Мизнер туда пушку отправил. Он способен выпустить по стоянке несколько снарядов. Что я тут могу поделать!

— Пошли кого-нибудь. Ведь ты пока еще хозяин в Дарлингтоне.

— Верно… Сегер мог бы поехать туда и заставить их подождать, пока я не переговорю с вождями. Это лучше, чем действовать так, как Мизнер.

Он надел шляпу и отправился на поиски Сегера.

Майлс немного успокоился: он все-таки что-то предпринимает; каковы бы ни были результаты, у него будет хоть это маленькое удовлетворение. Да и Сегера не запугать каким-то армейским офицерам. И, уж конечно, Майлс, как агент, имеет право приказывать и добиваться соблюдения закона у себя в агентстве.

Пока Сегер седлал лошадь; Майлс говорил долго и убедительно не столько для Сегера, сколько для того, чтобы самому отделаться от сомнений.

Он просил Сегера поспешить — это было самое важное. По всей вероятности, Маленький Волк не покорится. Слыханное ли дело, чтобы шайены подчинялись! Разве только когда убеждались сами, что не правы. И он просил Сегера не задерживаться и предотвратить если не новую войну с индейцами, то хотя бы их избиение.

Сегер невозмутимо выслушивал докучливые просьбы и инструкции Майлса и только кивал головой.

— Сделаю все, что смогу, — сказал он.

Когда Сегер поднялся на холм, где расположился лагерем эскадрон «Б», уже наступили сумерки. Всюду было так тихо, что ему сначала почудилось, будто дело уже кончено и Майлсу придется улаживать все это только со своей совестью. Но вскоре он разглядел в полумраке неподвижные фигуры солдат с ружьями, молчаливо сидевших по всему гребню холма. А внизу, в лощине, точно светляки, мерцали костры индейской стоянки.

Он вздохнул с облегчением и спросил окликнувшего его часового:

— Кто здесь командир?

— Капитан Мюррей!

— Пропусти меня к нему. Я — Сегер, из агентства. Весь день вплоть до этой минуты Мюррей откладывал атаку. Сначала он был занят приготовлениями к ней, а покончив с ними, решил изучить тактические условия создавшейся обстановки. Однако он знал отлично, что никакой особой тактики не потребуется, надо будет просто выпустить несколько снарядов, а затем войти в стоянку и захватить в плен воинов. По мере того как время шло и оттягивание решения не приносило никаких результатов, настроение его все ухудшалось. Даже сержант Келли боялся обратиться к нему, и Мюррей едва не обрушился с яростью на лениво развалившегося под деревом следопыта, заплевавшего табачным соком все вокруг.

Беда заключалась в том, что капитан теперь понял всю безнадежность предстоящей задачи: ему не захватить в плен даже и половины мужчин. Шайены будут сражаться, и он потеряет с десяток солдат, потом ему придется хоронить изувеченные тела женщин и детей. В результате возникнет бесполезная, бессмысленная война с индейцами, которая может охватить пожаром чуть не половину прерий и оставит за собой мертвых, раненых, разбитые жизни. И то обстоятельство, что Мизнер взвалил всю ответственность на него, вызывало такую ненависть к полковнику, какой он никогда ни к кому не испытывал. И сам он попал в капкан — ему нельзя ни идти вперед, ни отступать. Он знал слишком хорошо, какой властью располагает командир полка в прериях, когда дело идет о том, чтобы выдвинуть или испортить карьеру подчиненным ему офицерам.