Николай Черкашин - Балтийский эскорт

К стойкам стеллажей были прикреплены старинные флотские погоны, эполеты, аксельбанты… Бескозырка с надписью «Грозный», эсминца на котором служил в годы войны старший матрос Пикуль. Часы в сердцевине штурвала…

В спальне висел портрет приемного сына Виктора, погибшего в море при странных обстоятельствах, весьма похожих на заказное убийство.

Все простенки, свободные места на стене увешаны портретами исторических деятелей, в прихожей - фото Григория Распутина.

- А это эполет Фредерикса, министра императорского двора - с тройным вензелем.

Пришли в святая святых - кабинет. Стол, сколоченный из простой сосновой доски, отшлифованный локтями, в чернильных пятнах, словно школьная парта. Три «ундервуда». Стопка новеньких нераспечатанных машинописных лент. Букет из карандашей и фломастеров.

В прозрачном футляре из оргстекла - кортик. Подарок командующего Балтийским флотом. В гостях у Валентина Савича не раз бывал адмирал Иван Константинович Капитанец.

Когда суматоха, вызванная нашим вторжением, улеглась, началось чаепитие и долгожданная беседа. Говорили о героях романа «Три возраста Окини-сан». Нашлись общие «знакомые» по далеким временам. Я рассказал, что собираю материалы о судьбе лейтенанта Михаила Домерщикова, и Валентин Савич тут же пустил в дело свою великолепную картотеку, смонтированную из множества каталожных ящичков. Через минуту он выдал мне краткую справку о моем герое.

Много позже я попытался создать у себя дома нечто подобное. Я заводил и карточки, и амбарные книги, алфавитные указатели, однако так до конца и не удалось довести эту суперкропотливую работу до конца. А ведь Пикуль собрал еще и уникальную иконотеку своих героев - галерею русского исторического портрета. Уже одно это - отдельный исследовательский подвиг.

Нас с Мариной принимали в библиотеке, пили чай с тортом, поглядывая на часы: не опоздать бы на поезд. Говорили обо всем, перескакивая с одной темы на другую. Разумеется, речь зашла и о Колчаке.

- А почему бы вам, не написать роман о Колчаке?

- Нет, о Колчаке писать не буду. Если напишу то, что о нем думаю - никто не издаст. А писать то, что пишут все - белогвардеец, ставленник интервентов, враг рабочих и крестьян - увольте.

Но именно Пикуль первым в советской литературе - подцензурной и подконтрольной - сумел сказать добрые слова о Колчаке. Сделал он это с неизбежными для ревнителей партийного историзма оговорками, но все же сумел сказать - причем не только между строк, но и открытым текстом то, что о Колчаке до Пикуля в советской литературе никогда не говорили. Откроем «Моонзунд». Всего лишь несколько строк, но в каждой - плохо скрытая гордость за опального адмирала: «Поезд летел через великую страну в солнечный Севастополь.

Колчаку было тогда 43 года - не только в России, но даже за рубежом не было такого молодого командующего флотом!

…Он не был похож на других адмиралов… Вице-адмирал стал доступен матросам, он беседовал с ними запросто. На Николаевском судостроительном заводе комфлот стал кумиром рабочих, когда выточил на станке сложную деталь…»

Поразительно, но это было написано еще в 1970 году! Это был максимум возможного.

Ведь даже в 1985 году - на заре горбачевской «гласности и плюрализма» - честный роман об адмирале Колчаке не выпустило бы ни одно советское издательство. А писать «в стол» в ожидании лучших времен Пикуль никогда не писал, поскольку это было противно его натуре.

И для друга Колчака, заклеймленном советскими историками как «царский сатрап», командующего Балтийским флотом, героя Порт-Артуре, организатора эффективнейшей морской разведки на Балтийском театре вице-адмирала Адриана Непенина Пикуль тоже нашел теплые тона и краски.

Коротко стриженный, так стригутся в «автономках», с мешочками под глазами от ночных бдений, он был скор в движениях, цепкий взгляд, говорил отрывисто и командно, избегал лишних слов, все было по делу и по сути. Слушать его было очень интересно - россыпь фактов, поразительных сведений…

Уже в поезде стало ясно, что в сумбуре нашей встречи я о стольком не спросил, столького не сказал. Утешался лишь тем, что это не последняя встреча, что есть еще время и написать, и позвонить и встретиться еще раз. Увы, эта надежда почти не оправдалась.

Валентин Пикуль… Впервые я увидел это имя на обложке, когда служил на флоте, более того, когда мы были в море. Кто-то из офицеров взял с собой новенький только что вышедший в «Советском писателе» томик «Моонзунда». Роман заворожил с первой же строки: «Перелистай журналы тех лет - и ничего страшного, опасного для родины не обнаружишь. Казалось, этот мир нерушим…» Эта воистину вещая строка применима она не только к 1914 или 1917 году…

До той поры для меня существовал только один - маринист: Леонид Соболев с его «Капитальным ремонтом». И вдруг кто-то еще решил вторгнуться в мир и время моих любимых героев - гардемарина Юрия и лейтенанта Николая Ливитиных. Я очень ревниво вчитывался в «Моонзунд» и вскоре понял, что читаю как бы продолжение того, недописанного Соболевым романа. Да, герои были другие, но был все тот же российский флот, то же время, тот же дух отваги и офицерской чести. Интересно, как бы Соболев отнесся к пикулевскому «Моонзунду»? Но его уже не было в живых. Жили его герои, которые волею литературной судьбы сомкнули ряды с героями «Моонзунда».

За новым романом Пикуля «Крейсера» я уже охотился изо всех сил, и хотя новинка в библиотеках не залеживалась, все же изловчился получить журнал «на вечерок» и прочитал залпом. И опять ошеломительные открытия. Оказывается, офицеры дореволюционного флота были вовсе не такие, какими они выступали со страниц Новикова-Прибоя, Бориса Лавренева, Всеволода Вишневского и прочих советских классиков-маринистов. Чтобы это понять, довольно было лишь одного батального эпизода, блестяще выписанного Пикулем в «Крейсерах» - неравный бой крейсера «Рюрик» с японскими кораблями.

После гибели командира офицеры «Рюрика» по старшинству сменяли друг друга в боевой рубке. Они поднимались туда, как на эшафот, залитый кровью своих предшественников. Капитану 1 ранга Трусову оторвало голову, и она перекатывалась в такт качке по скользкой палубе рубки; старший офицер кавторанг Хлодовский лежал в лазарете с перебитыми голенями. Заступивший на его место старший минный офицер лейтенант Зенилов простоял в боевой рубке недолго: сначала был ранен осколком в голову, а затем разорван снарядом, влетевшим под броневой колпак… Настал черед лейтенанта Иванова-Тринадцатого. Оставив свою батарею левого борта, он поднялся в боевую рубку - броневой череп корабля. Мрачное зрелище открылось ему: исковерканные приборы, изуродованные трупы… Не действовал ни один компас. Откроем страницы романа: