Герман Мелвилл - Тайпи. Ому (сборник)

Паруса были свободно закреплены на реях, словно висели там уже долгое время; слабо натянутые ванты небрежно свисали, а бегучий такелаж всегда шел легко, не в пример тому, что мы видели на некоторых судах, где его постоянно заедает в шкивах блоков, которые слишком тесны, чтобы ими можно было пользоваться; здесь снасти скользили плавно, словно им много раз приходилось проделывать свой путь и они привыкли к нему.

Вечером мы спустились в пирогу и направились к берегу, убежденные, что славное судно ни в коем случае не заслужило того имени, которое носило.

Живя в Партувае, мы как-то повстречались с группой бродяг, совсем недавно пришедших сюда из другой части острова и теперь шатавшихся возле поселения и гавани.

Несколькими днями раньше они уволились в Папеэте с китобойного судна, на которое шесть месяцев назад поступили на одно плавание, то есть с условием получить расчет при первом заходе в порт. Промысел оказался очень удачным, и они высадились на Таити, позвякивая долларами в карманах.

Когда им надоело жить на берегу, они на оставшиеся деньги купили в складчину шлюпку, намереваясь посетить необитаемый остров, о богатствах которого рассказывали удивительные истории. Конечно, им и в голову не пришло выйти в море, не запасшись ящиком, полным бутылок со спиртом, и небольшим бочонком с ним же – на случай если ящик опустеет.

Они отправились в путь, подняв собственный флаг и трижды прокричав «Гип-гип-ура!», когда на всех парусах покидали бухту Папеэте, подгоняемые сильным ветром.

Наступил вечер; пребывая в приподнятом настроении и не чувствуя никакого желания спать, путешественники решили пьянствовать ночь напролет. Так они и поступили; все перепились, и около полуночи обе мачты рухнули за борт.

К счастью, один из доблестных моряков мог еще стоять на ногах, держась за румпель, а остальным удалось, двигаясь ползком, обрубить трос и так освободиться от упавших мачт. Во время аврала два матроса преспокойно перешагнули через борт, полагая, что сходят на пристань, откуда им удобнее будет работать, и отправились прямиком на дно.

Разыгрался настоящий ураган; коммодор, несший вахту за рулем, инстинктивно направлял шлюпку по ветру, ведя ее к лежавшему напротив острову Эймео. Шлюпка пересекла пролив, чудом проскочила в проход между рифами и врезалась в коралловую отмель, где не было сильного волнения. Там она простояла до утра, когда к ней подплыли в своих пирогах туземцы. С помощью островитян шхуну опрокинули набок; убедившись, что днище разбито, искатели приключений продали ее за бесценок вождю и отправились пешком в путь по острову, катя перед собой драгоценный бочонок со спиртом. Его содержимое скоро улетучилось, и они явились в Партувай.

На следующий день после встречи с этими людьми мы бродили по соседним рощам, как вдруг увидели несколько групп туземцев, вооруженных неуклюжими ружьями, ржавыми тесаками и причудливыми дубинками. Они колотили по кустам и громко кричали, видимо стараясь кого-то спугнуть. Они искали тех самых чужестранцев; совершив за одну ночь множество беззаконий, те сочли за благо удрать.

Днем в доме По-По можно было прекрасно отдохнуть, поэтому после прогулок и осмотра достопримечательностей мы возвращались туда и проводили там много времени. Завтракали мы поздно, а обедали в два часа. Иногда мы лежали на устланном папоротником полу, куря и рассказывая анекдоты, которых доктор знал не меньше, чем отставной армейский капитан. А иногда мы как могли болтали с туземцами.

Не знаю, чтение ли этих романов или жажда сентиментальных развлечений толкнули доктора на попытку завоевать сердце маленькой Лу.

Как я и говорил, дочь По-По держалась чрезвычайно холодно и никогда не удостаивала нас вниманием. Я часто обращался к ней, изображая на грустном лице самое глубокое и самое сдержанное почтение, но напрасно; она даже не поворачивала в мою сторону свой хорошенький смуглый носик. Все ясно, думал я; она прекрасно знает, как бесстыдны матросы, и не желает иметь с нами никакого дела.

Но мой товарищ так не думал. Он хотел, чтобы холодное сияние бесстрастных глаз Лу разгорелось ярким огнем.

Доктор повел компанию с изумительным тактом, приступив к делу крайне осторожно и три дня довольствуясь лишь тем, что нежно смотрел на девушку в течение пяти минут после каждой трапезы. На четвертый день он задал ей какой-то вопрос; на пятый она уронила ореховую скорлупу с мазью, он поднял и вручил ей; на шестой он подошел и сел в трех ярдах от дивана, на котором она лежала. А в памятное утро седьмого дня он открыл огонь по всем правилам.

Девушка полулежала на устланном папоротником полу, одной рукой подперев щеку, а другой переворачивая страницы таитянской Библии.

Доктор приблизился к ней.

Основная трудность, с которой ему пришлось столкнуться, состояла в том, что он совершенно не знал любовного словаря островитян. Но, как говорят, французские графы прекрасно объясняются в любви на ломаном английском; ничто не мешало моему другу сделать это на сладкозвучном таитянском. И вот он начал.

– Ах! – сказал он с очаровательной улыбкой. – Ои миконари? Ои читайт Библия?

Ни ответа, ни взгляда.

– Ах! Маитаи! Очень корош читайт Библия миконари.

Не пошевелившись, Лу стала тихо читать вслух.

– Миконари Библия читайт корош маитаи, – произнес доктор, изобретательно переставив слова.

Но все было бесполезно; Лу не обращала на него внимания.

В отчаянии доктор умолк; но как было отступить? Он растянулся на циновке рядом с ней и, набравшись смелости, стал перелистывать страницы.

Лу вздрогнула, чуть-чуть, едва заметно вздрогнула, а затем, зажав что-то в руке, продолжала лежать совершенно неподвижно. Доктор, немного испугавшись собственной дерзости, не знал, что делать дальше. Наконец он осторожно обнял девушку за талию и в то же мгновение с криком вскочил на ноги. Маленькая проказница вонзила в него колючку, а сама продолжала спокойно лежать, переворачивая страницы и шепотом читая.

Мой друг тотчас же снял осаду и в беспорядке отступил к тому месту, где лежал я, наблюдая за происходящим.

Я почти уверен, что Лу сообщила о происшедшем своему отцу, который вскоре вошел, так как тот бросил на доктора какой-то странный взгляд. Но По-По ничего не сказал и через десять минут был так же приветлив, как всегда. Что касается Лу, то она ничуть не изменилась, и доктор, конечно, больше не предпринимал попыток соблазнить ее.

Как-то днем, задумчиво прогуливаясь по одной из тропинок, вьющихся среди тенистых рощ в окрестностях Талу, я в изумлении застыл перед солнечным видением. Навстречу мне, помахивая зеленой веткой, легким галопом ехала верхом на резвом белом пони красивая, прекрасно одетая молодая англичанка.