Герман Мелвилл - Тайпи. Ому (сборник)

Покачивавшиеся над нами факелы бросали отблески, мелькавшие среди деревьев. Там, где позволяла дорога, островитяне почти бежали, хотя и сгибались под тяжестью. Их голые спины были вымазаны кровью. Обгоняя друг друга, они испускали дикие крики, пробуждавшие в горах эхо.

Мы решили устроить ночной пир. Разложив огромный костер у самого дома и подвесив четверть туши теленка к суку баньяна, мы предоставили каждому отрезать и зажарить для себя тот кусок, какой ему захочется.

Туземцы притащили корзины с печеными плодами хлебного дерева, пудинг из индийской репы, бананы и кокосовые орехи.

Костер весело горел, не подпуская москитов, и в его свете все лица сверкали, как кубки с портвейном. Мясо обладало настоящим вкусом дичины, полностью насладиться которым нам отнюдь не помешал чудовищный аппетит.

Зик достал несколько бутылок бренди из своих секретных запасов и пустил их по кругу.

Моим товарищем доктором овладело неуемное веселье. Исполнив все анекдоты и песни, какие только знал, он вскочил на ноги, обхватил за талию молодую девушку из прибрежной рощи и стал танцевать с ней на лужайке. В эту ночь он натворил столько всего, что и не расскажешь. Туземцы, очень любящие шутки, решительно объявили, что он «маитаи».

Мы разошлись далеко за полночь. Но когда все ушли, Зик с хозяйственностью настоящего американца засолил оставшееся мясо.

На следующий день было воскресенье, и по моей просьбе Коротышка пошел со мной в Афрехиту – соседнюю бухту, расположенную почти напротив Папеэте. На ее берегу находился миссионерский поселок с большой церковью и школой. На пригорке среди кустов стоял красивый дом с видом на пролив. Проходя мимо, я заметил ситцевую юбку, мелькнувшую в дверях, которые вели с веранды в комнату.

Здесь была резиденция миссионера.

Мы присутствовали при богослужении. Молящихся оказалось мало; после того что мне пришлось наблюдать в Папеэте, я не обнаружил здесь ничего особо интересного. Впрочем, у прихожан были какие-то странные смущенные лица; я не знал, как это объяснить, пока не понял, что произносилась проповедь на тему восьмой заповеди.

Как выяснилось, здесь жил один англичанин, подобно нашим друзьям-плантаторам выращивавший тумбесский картофель для продажи в Папеэте.

Несмотря на все предупреждения, туземцы стали совершать ночные набеги на его огороженный участок и красть сладкий картофель. Однажды ночью англичанин выстрелил из охотничьего ружья, заряженного перцем и солью, в несколько теней, пробиравшихся по его владениям. Но соль и перец, как всегда, только добавили азарта, и в следующую ночь он накрыл компанию шалопаев, которая пекла целую корзину сладкого картофеля под его собственным кухонным навесом. В конце концов англичанин пожаловался миссионеру, и тот ради блага паствы произнес слышанную нами проповедь.

В долине воров не было, но честность ее обитателей покупалась за определенную цену. Между ними и плантаторами существовало соглашение. Так как они имели достаточно сладкого картофеля, вручаемого им в оплату за работу, то воздерживались от хищений. Другой гарантией от краж было то, что их вождь Тонои все время жил на плантации.

Вернувшись во второй половине дня в Мартаир, мы застали доктора и Зика мирно коротавшими время. Янки полулежал на земле с трубкой во рту и следил за доктором, который, сидя по-турецки перед чугунным котлом, резал сладкий картофель и индийскую репу, разрубал кости, а затем бросал все это в котел. Он варил, по его словам, бычий бульон.

В гастрономических делах мой приятель был настоящим артистом. Весь остаток дня он только то и делал, что практиковался в кулинарии – жарил прямо на углях, тушил мясо с пряностями и всякими способами обрабатывал его огнем.

Свежую говядину мы с ним попробовали впервые за год с лишним.

– Вы скоро поправитесь, Питер, – заметил Зик под вечер, когда доктор переворачивал на углях огромную отбивную котлету. – Как вы думаете, Поль?

– По-моему, он скоро будет в порядке, – ответил я. – Нужно только, чтобы на его щеках появился румянец.

Если честно, я обрадовался тому, что доктор теряет репутацию больного – ведь в качестве такового он рассчитывал на легкую жизнь, и к тому же за мой счет.

На следующее утро перед рассветом мы дремали в пироге, когда Зик разбудил нас, громко окрикнув с берега.

Едва мы подгребли, он сообщил, что накануне поздно вечером из Папеэте пришла пирога и привезла заказ на доставку сладкого картофеля для судна; надо было успеть к полудню, и мы должны были перенести картофель в шлюпку.

Мой товарищ доктор принадлежал к числу тех, кто всегда встает по утрам не с той ноги и до завтрака пребывает в раздраженном и угрюмом состоянии. Поэтому американец напрасно оправдывался в том, что разбудил нас так рано – доктор все больше мрачнел и ничего не отвечал.

Наконец, чтобы пробудить в нас немного энтузиазма, янки воскликнул:

– Ну, что скажете, ребята, возьмемся за дело?

– Да, черт бы его побрал, – буркнул доктор.

Мы двинулись к дому.

Мой приятель, судя по всему, считал, что после вчерашних гастрономических подвигов ему неудобно отлынивать от работы. В доме мы застали Коротышку, который приготовил мотыги, и мы отправились в дальний конец плантации, где предстояло накопать картофель.

Жирная темная почва как нельзя лучше подходила для сладкого картофеля, и большие желтые клубни легко выкатывались из земли.

Доктор изумил меня рвением, с каким он взялся за мотыгу. Что касается меня, то, радуясь прохладному утреннему ветерку, я работал на славу. Такое трудолюбие, по-видимому, доставило Зику и лондонцу огромное удовольствие.

Прошло немного времени, а уже весь картофель был выкопан, и началось худшее: его следовало перетащить к берегу, на расстояние по меньшей мере четверти мили. Так как на острове не было ни тачки, ни тележки, их заменяли спина и плечи.

Прекрасно понимая, что эта работа не доставит никакого удовольствия, Зик постарался с самым бодрым видом, не давая времени на размышления, обратить наше внимание на кучу сплетенных из прочных стеблей корзин, лежавших наготове.

Мы выбрали себе по корзине и зашагали, спотыкаясь под ношей.

При первом рейсе мы дошли до берега одновременно – воодушевляющие крики Зика производили неотразимое действие. Однако еще через несколько рейсов я почувствовал ломоту в плечах, а доктор явно ссутулился.

Вскоре мы побросали корзины, заявив, что больше выдержать не можем. Но наши хозяева, решившие заставить нас работать и молча взывая к нашей совести, сделали вид, что ничего не заметили, и поплелись дальше. Это было все равно что сказать: «Видите, ребята, вы живете у нас на всем готовом уже три дня; вчера вы ничего не делали, только ели; стойте теперь и смотрите, как мы работаем, если вы на это способны».