Георгий Владимов - Три минуты молчания

— Не решаешься? Знаешь, тут даже все удивились, когда вы решили остаться, я многих расспрашивала. Вы просто дети. Какое-то дикое легкомыслие. "Авось обойдется". Ты же понимаешь, что это глупо? Разве мужество в том, чтобы лезть очертя голову?

В первый раз ей не все равно было, что со мной будет. В первый раз она меня просила о чем-то, предлагала. Это понимать надо!

— Что же я, сбегу, как крыса, а другие останутся?

— Вот чего ты боишься! Лучше, конечно, утонуть за компанию?

— Ну, не обязательно «утонуть»…

— Ты же сам сказал — в море все случается. Боишься — быть не как все?

Это правда, я этого боялся. Но вот «дед» не боялся быть "не как все", а тоже оставался.

— Насмешек боишься? Неужели это всего страшнее?

Я когда-то мечтал о такой минуте, когда она обо мне озаботится. А теперь она не то что заботилась, она за меня боялась. Но радостно мне не стало. Если б даже я и списался, так с «дедом» могло без меня случиться, и я бы себя всю жизнь за это казнил.

— Ну, решайся.

Нашего «Скакуна» подкинуло на волне, приложило бортом о кранец. Она вздрогнула.

— Если б меня четвертовали, я бы и то не согласилась!

И так она это сказала испуганно, что я вдруг ее притянул к себе и поцеловал — в губы. Они у нее были холодные и чуть потресканные. Я сам этого от себя не ожидал, и она не ждала, отшатнулась. И от этого еще больше смутилась.

— Ну вот, здрасьте… Какая лирика.

Сверху послышалось, из динамиков:

— Восемьсот пятнадцатый, поторапливайтесь с отходом!

Внизу Жора-штурман выглянул из рубки:

— Ясно-ясно, закругляемся!..

Ухман подвел сетку. Я подошел и взялся за нее. По палубе к ней бежали «маркони» и дрифтер.

— Так что же? — спросила Лиля.

— То же самое. Все обойдется.

Она сказала, улыбаясь чуть насмешливо:

— Кажется, я все про тебя поняла.

— И как?

— Такой, как я и думала. Но убедиться всегда ценно.

— Напишешь мне в море?

— А думаешь — это нужно? Ты же для меня чужим мнением не пожертвуешь. А знаешь — был момент, когда мне вдруг так захотелось с тобой… пообщаться, как говорят. Но раз тебе этого не нужно, то письма, прости меня…

Мне показалось, она это не только с грустью говорит, но и с каким-то облегчением.

"Маркони" с дрифтером добежали, вцепились в сетку.

— Ну, ни пуха! — Лиля нам всем помахала рукой. — К чертям! Сто футов вам под килем!

— Вот это да! — дрифтер заревел восторженно. — Вот это женщина!

Сетка взлетела над бортом, над Лилей, и стала опускаться. Вдруг резко остановилась — нас прямо на мачту несло, ухман вовремя углядел. Я поднял голову — Лиля на нас смотрела, приставив ладонь ко лбу. Снизу ей бил в глаза наш прожектор.

— Что-то у вас невесело, — сказал «маркони». — Зря я тебя на базу провел.

— Я ж говорил — не надо.

Он ей хотел помахать, но сетка пошла круто вниз, на трюма, и Серега нас принял. Они сразу разбежались. А я остался. Пустая сетка раскачивалась между мачтами и здорово меня соблазняла.

— Восемьсот пятнадцатый! — крикнули с базы. — Отдавайте концы!

Нас подкидывало и с грохотом наваливало на базу. А в рубке никого не было; наверно, и Жора убежал в кепову каюту. Акт же дело суровое, нужно же и расписаться всем, и обмыть его.

А дальше — вот что произошло.

Я был на палубе один, смотрел на Лилю. Не знаю, видела она меня или нет, глаза у нее сощурились от прожектора, и казалось — она глядит как-то презрительно.

Потом — ее тоже не стало. Ровный планшир, ни одной головы над ним.

Тогда я пошел за роканом, чтоб зря куртку не пачкать, — концы-то, по-видимому, мне отдавать придется, все уже спать залегли, а когда вышел, сверху мне крикнули:

— Вахтенный! — там стоял ухман. — Ваших людей всех смайнали?

— Всех!

— А наших — всех вывирали?

— Всех!

Я сперва сказал, а потом вспомнил про Гракова. Он же там еще посиживал у кепа, подписывал акт или выпивал уже по этому поводу, или черт его знает что делал, а в это время его ждали, и волна била траулер о базу.

— Тогда я сетку уберу!

— Валяй.

Вот так-то лучше, я подумал. Ты тоже останешься. Что бы там ни случилось, но и тебя не минует. Ухман мне помахал варежкой, спросил:

— А бичи ваши где?

— Попадали в ящики.

Он заржал.

— Уже? Ну, счастливо, вахтенный!

Я хотел ответить, что никакой я не вахтенный, а после решил — а пусть думает. Пусть меня потом узнает, зеленого.

С плавбазы крикнули в «матюгальник»:

— На «Скакуне» — отдать концы!

Жоры в рубке не было. Сердце у меня стучало, как бешеное, когда я пошел в корму и скинул все шлаги. Конец выпал из клюза и поволочился по воде, и корму сразу начало отжимать течением. Я правду вам скажу, ничего страшного не могло случиться. Просто на конце уже нельзя было подтянуться, для швартовки пришлось бы по новой заходить, вот и все.

Когда Жора появился в рубке, я уже в капе стоял, в темноте. Он сразу увидел, что корма отвалила.

— Кто конец отдал? Так и так тому туда-то и туда-то! — Потом он включил трансляцию. — Выходи отдать носовой!

Я вышел не сразу и не спеша, как будто услышал команду в кубрике. Жора на меня посветил прожектором.

— Э, кто там? Шалай? Отдай носовой! Вахтенный с плавбазы принял у меня конец и пожелал всего лучшего. Я вернулся и стал под рубкой.

— Шалай! — крикнул Жора.

— Чисто полубак.

— Ясно. Не ходи никуда, сейчас опять придется причаливать.

Машина заработала, и мы отходили.

Потом они выскочили в рубку — Граков и кеп.

— Кто велел отходить?

— Я велел, — сказал Жора.

Он был настоящий штурман, Жора. Не мог он ответить: "Не знаю, конец сам, наверно, отдался". Он сказал:

— Я велел. Ситуация аварийная.

— Как же теперь со мной? — спросил Граков.

Не знаю, что там ответил Жора. Они врубили динамик, и Граков сам закричал в микрофон:

— Плавбаза, восемьсот пятнадцатый говорит! Мне — вахтенного штурмана!

База уходила все дальше, огни ее расплывались.

— Вахтенный штурман слушает…

— Прошу разрешить швартовку. Остался человек с плавбазы…

— Швартовку не разрешаю.

— Это Граков говорит. Требую капитана.

Там, на базе, помолчали и ответили:

— Капитана не требуют, а просят. Даю капитана.

И другой голос по радиотрансляции:

— Капитан слушает.

— Граков говорит. Прошу разрешить швартовку. Мне необходимо пересесть к вам.

— Волна семь баллов. Какая может быть швартовка? Оставайтесь на восемьсот пятнадцатом.

— Попрошу капитана не указывать мое местопребывание. Восемьсот пятнадцатый уходит на промысел.