Cecil Forester - Под стягом победным

XVI

Они завтракали, когда в каюту вошел мичман.

– С мачты заметили эскадру, сэр, – доложил он, обращаясь к Харди.

– Очень хорошо.

Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру.

– Я должен доложить о вас его милости.

– Он еще командует? – изумился Хорнблауэр. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Гамбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде[3].

– Он спускает флаг в следующем месяце, – мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). – Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока.

Тень смущения пробежала по лицу Харди – он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит.

– Полагаю, ничего другого не оставалось, – ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана?

Харди нарушил неловкое молчание.

– Подниметесь со мной на палубу? – спросил он. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. Ла-Маншский флот на маневрах – восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира.

– «Виктория» впереди, – сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. – Сигнальный мичман! «Триумф» – флагману. Имею на борту…»

Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Теперь это флагман Тоскливого Джимми – так жестоко шутит судьба.

На сигнальном фале «Виктории» распустились флажки.

Харди диктовал ответ.

– Адмирал приглашает вас к себе, сэр, – сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. – Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой?

Гичка «Триумфа» была покрашена лимонно-желтой краской с черной каймой, весла тоже; команда была в лимонных фуфайках с черными шейными платками. Хорнблауэр садился на кормовое сиденье – рука еще ныла от крепкого пожатия Харди – и мрачно думал, что никогда не имел средств наряжать команду своей гички. Это было его больное место. Харди, должно быть, богат – призовые деньги после Трафальгара и пенсион почетного полковника морской пехоты. Лучше не сравнивать. Харди – баронет, богатый, прославленный, он сам – нищий, безвестный, в ожидании суда.

На борту «Виктории» его приветствовали честь по чести – морские пехотинцы взяли на караул, фалрепные в белых перчатках козыряли, боцманские дудки заливались свистом, капитан на шканцах с готовностью протянул руку – странно, ведь перед ним человек, которого вскорости будут судить.

– Я – Календер, капитан флота, – сказал он. – Его милость в каюте и ждет вас.

Он повел Хорнблауэр вниз, на удивление приветливый.

– Я был первым на «Амазонке», – напомнил он, – когда вы служили на «Неустанном». Помните меня?

– Да, – ответил Хорнблауэр. Он не сказал этого сам, боясь, что его поставят на место.

– Как сейчас помню – Пелью тогда о вас рассказывал.

Что бы ни говорил о нем Пелью, это могло быть только хорошее. Именно его горячей поддержке Хорнблауэр был обязан своим повышением. Со стороны Календера очень любезно было заговорить об этом в трудную для Хорнблауэра минуту.

Лорд Гамбир, в отличие от Харди, не позаботился о пышном убранстве каюты – самым заметным ее украшением была огромная Библия в окованном медью переплете. Сам Гамбир, насупленный, с отвислыми щеками, сидел под большим кормовым окном и диктовал писарю, который при появлении двух капитанов поспешно ретировался.

– Доложите пока устно, сэр, – велел адмирал. Хорнблауэр набрал в грудь воздуха и начал. Он вкратце обрисовал стратегическую ситуацию на момент, когда повел «Сатерленд» против французской эскадры у Росаса. Самой битве он уделил лишь одно или два предложения – эти люди сражались сами и легко восполнят пропущенное. Он рассказал, как изувеченные корабли дрейфовали в залив Росас, под пушки, и как подошли на веслах канонерские шлюпки.

– Сто семьдесят человек были убиты, – сказал Хорнблауэр. – Сто сорок пять ранены, из них сорок четыре умерли до того, как я покинул Росас.

– Господи! – воскликнул Календер. Его поразило не число умерших в госпитале – соотношение было вполне обычное – но общее количество потерь. К моменту капитуляции из строя вышло больше половины команды.

– Томсон на «Леандре» потерял девяносто два человека из трехсот, милорд, – продолжил он. Томсон сдал «Леандр» французскому линейному кораблю у Крита после обороны, заслужившей восторг всей Англии.

– Мне это известно, – сказал Гамбир. – Пожалуйста, продолжайте, капитан.

Хорнблауэр поведал, как наблюдал за разгромом французской эскадры, как Кайяр повез его в Париж, как он бежал и чуть не утонул. О замке де Грасай и путешествии по Луаре он упомянул вскользь – это не адмиральского ума дело – зато похищение «Аэндорской волшебницы» описал в красках. Тут подробности были важны, потому что британскому флоту в его разносторонней деятельности, возможно, пригодятся детальные сведения о жизни Нантского порта и навигационных трудностях нижнего течения Луары.

– Фу ты, Господи, – сказал Календер, – как же вы это преспокойно выкладываете. Неужели…

– Капитан Календер, – перебил его Гамбир, – я уже просил вас не богохульствовать. Я буду очень недоволен, если это повторится. Будьте добры, продолжайте, капитан Хорнблауэр.

Оставалось рассказать только о перестрелке с лодками возле Нуармутье. Хорнблауэр продолжил так же официально, однако на этот раз остановил его сам Гамбир.

– Вы упомянули, что открыли огонь из шестифунтовой пушки, – сказал он. – Пленные гребли, и надо было вести корабль. Кто заряжал пушку?

– Я, милорд. Мне помогал французский лоцман.

– М-м. И вы их отпугнули?

Пришлось Хорнблауэру сознаться, что он потопил две из трех посланных в погоню лодок. Календер присвистнул удивленно и восхищенно, Гамбир только сильнее нахмурился.

– Да? – сказал он. – А потом?

– До полуночи мы шли на веслах, милорд, потом задул бриз. На заре мы встретили «Триумф».

В каюте наступило молчание, нарушаемое лишь шумом на палубе. Потом Гамбир шевельнулся.

– Полагаю, капитан, – сказал он, – вы не забыли возблагодарить Господа за ваше чудесное избавление. Во всем происшедшем усматривается перст Божий. Я поручу капеллану в сегодняшней вечерней молитве особо выразить вашу благодарность.