Эдвард Чупак - Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ

Моряка я приметил в переулке рядом с «Тремя козами». Судя по тому, как он кренился при каждом шаге, в брюхе у него не было ничего, кроме рома и трюмной водицы. Я подкрался к нему сзади и дернул за камзол. Моряк даже не обернулся.

— Отдай камзол, — сказал я ему. Тогда ничего умнее мне в голову не пришло — в деле грабежа-то я был совсем новичок.

— Не дождешься, — ответил дед и добавил: — Я тебя знаю. Ты поводырь у Слепого Тома. Я сегодня не подаю — ни тебе, ни ему. Ступай куда шел.

— Тома больше нет.

— Тем лучше. И тебе, и ему, и Бристолю.

— Отдай камзол, говорю.

— Тот слепой только мешал городу, как прыщ на видном месте. Тоску наводил своими причитаниями. И ты с ним заодно.

— В последний раз говорю: отдай камзол, или я сниму его с твоей туши.

Заметь, как скоро я смекнул, что к чему.

— Что, убьешь меня за камзол? Поищи себе другое занятие, щенок, или позову констебля.

— Уже нашел, — произнес я и снова схватил моряка за полу, но тут старый хрыч заарканил меня петлей из шарфа. Пришлось наподдать ему локтем в живот, чтобы вырваться. Тут уж он на меня всерьез бросился, да промазал на морскую сажень. Он бросился снова, но в этот раз споткнулся и рухнул на землю. Я схватил палку и ну дубасить его, пока он не распрощался с камзолом, Бристолем и своей дрянной жизнью. Иные не умеют сговориться по-хорошему.

Убить этого пьянчугу оказалось не жальче, чем стащить яйца для Дика Пила. Юный Сильвер — чертовски приятно его вспоминать — твердо знал, что путь его лежит отнюдь не туда, где бренчат на арфах и носят венцы.

Будь у меня мать, она удавила бы меня в награду за предприимчивость, хотя большинство матерей воздерживаются от подобных мер. Итак, я шел по пристани в том самом камзоле, и он спасал меня от ночной стужи. Какая мать так сумела бы? Предприимчивость — сама себе награда, так-то. Да, я еще кое-что испытал после пережитого: гордость. Я не скулил и не лаял, выпрашивая подачку, а сам ее взял. Это далось мне так же легко, как воровство для Пила. Дорожка-то была одна, стоило лишь пройти по ней чуть дальше.

Вернувшись в трактир, я застал там Черного Джона и его головорезов. Мне всегда нравилось действовать напрямик, так что я подошел к нему и предложил:

— У меня есть для вас славный камзол, Черный Джон.

— Как тебя зовут, парень? — спросил он.

— У него нет имени, — сказал Пил морскому псу. Так и было. Слепой Том не позаботился меня назвать. Для него я был просто «парень», и все.

— Как же ты его подзываешь? — поинтересовался Черный Джон у Пила, почесывая единственный клочок физиономии, не заросший бородой.

— То так, то сяк, отозвало* Пил. — Главное, он приходит. Слепой Том он привел мне мальчишку — не сказал мне об имени. Можете звать его как заблагорассудится. Ему все едино. Правда, — добавил трактирщик, — он малый с норовом.

— Это можно исправить. Главное — твердая рука и тугой ремень. С ними любой мальчишка станет как шелковый, — объявил мой будущий покровитель.

— Ему это будет не по нраву, капитан.

— А ты не спрашивай, Пил. Тут ремень должен говорить за обоих. Мальчишка, стало быть, своевольный?

— Своевольный, зато смышленый.

— Значит, провиант для тебя таскает? — Черный Джон так яростно дернул себя за бороду, что я уж решил, у него челюсть отвалится. Как бы не так: челюсть Черного Джона сидела крепко. С таким же успехом он мог выдернуть клок бороды — та тоже не поддавалась. Черный Джон вечно с ней воевал.

— Иногда, — отозвался Пил. — Я это терплю только из-за его аппетита, капитан, а он у него отменный. Любого матроса объест.

— Парню надо дать имя, — изрек Черный Джон. — Не скажу, чтобы он того заслуживал, но для порядка требуется. Представь, трактирщик, что было бы, начни я звать своих людей «эй ты» и «поди сюда». Корабль пошел бы ко дну. Мир без имен был бы шатким, что твое колесо: толкни — опрокинется.

— Как он мне достался без имени, так я его и взял, — заявил Пил между прочим. — А что будет с миром, при этом не думал.

— Вот потому меня и выбрали капитаном, — произнес Черный Джон и, вздернув бороду. — Кому попало командовать «Линдой-Марией» не поручат. А для такой прекрасной дамы — и в этом всяк встречный со мной согласится — лучше имени не найдешь.

Пил кивнул с такой поспешностью, что зубы клацнули.

— Слепой Том правильно сделал, что привел мальчишку сюда, — сказал морской пес.

— Видать, чуял, что скоро отправится к Старому Пику на выселки, — поддакнул Пил. — Верно, капитан, он правильно сделал. Знал, что я всегда пожалею сироту. Все, как вы сказали, Черный Джон. — Он проводил глазами струйку дыма из очага, которая заклубилась над столами и устремилась к окну. Что говорить, Пил не отличался отвагой. Больше всего ему хотелось улетучиться, как этот дым.

— Так как же тебя зовут? — обратился ко мне Черный Джон. — Не можешь же ты быть совсем безымянным. Давай же, скажи мне. Нехорошо будет, если прибой замолчит и мир опрокинется вверх дном. Ты ведь этого не хочешь? А раз так, говори.

— Отвечай, раз капитан спрашивает, — поспешно вставил Пил. Его голос дрожал от стремления угодить Черному Джону из страха, что тот перевернет его мир, его трактир вверх дном, если я не отвечу.

— Зовите меня как вам будет угодно, — ответил я. — Хотите — буду Джоном, Эдвардом или Уильямом. Гарольдом или Френсисом. Честным или не очень, сэр. Добрым или злым — каким захотите. Правда, чаще всего я бываю голодным. Так что если у вас сыщется ломоть хлеба и кусок мяса да глоток эля — залить это все — я ваш.

— Кусок мяса, говоришь, и ломоть хлеба. Да глоток эля, — повторил Черный Джон. — Разве Пил тебя голодом морит?

— Нет-нет, он ест вдоволь, — поспешил отозваться трактирщик. — Просто аппетит у парня изрядный, капитан.

— Смотрите: отличный камзол, — сказал я Черному Джону. — Почти новый.

Я подсел к нему. Даже ладонью по столу хлопнул — в знак готовности разделить их пиратский ужин.

Трактирщик Пил кормил меня не ахти как. Он и себя-то не баловал: казалось, с него довольно одного вида стряпни. Устрица у него почиталась знатным пиршеством, мидия — целым застольем. Пил не мог взять в толк, что этим сыт не будешь.

— Здесь не садись! — одернул меня он и добавил, обращаясь к Черному Джону: — Простите мальчишку, сэр, совсем несмышленый.

Из очага вылетела еще одна струйка дыма.

Я пропустил замечание мимо ушей.

— Лучшего моряцкого камзола во всем Бристоле не сыскать.

— Он не моряк, — сказал Пил, — а капитан. — С этими словами он наполнил их кружки элем. До этого он только раз при мне так расщедрился — когда принимал одну даму, свою Джудит. Дама похоронила трех мужей и унаследовала все их состояния, что делало ее неотразимой в Пиловых глазах. Он, помнится, подал ей цесарку — целиком. Джудит в то время обхаживала другого холостяка и только много лет спустя проявила к Пилу благосклонность. Меня всегда занимал вопрос — прикончила ли она его и остальных или те сами померли — от страха. Она и смолоду была сущей ведьмой, да и манерами не блистала. У нее была привычка облизываться после каждого проглоченного куска. Наверное, она и на мужей смотрела как на еду. Не знаю, скольких еще Джудит пережила до того, как Пил попался ей в сети. Я видел ее однажды, уже спустя много лет после его кончины. Она оглохла и выжила из ума.