Юрий Пахомов - Сигуатера

— Радиограмма дурацкая. Вроде, как пьяный ее сочинял или сумасшедший. Даже чье судно, не ясно.

— Идти-то придется, — капитан вздохнул.

Рулевой с любопытством прислушивался к их разговору.

— Придется. Кого доктор предложил еще взять?

— Трыкова.

— Хороший матрос. В любой ситуации не растеряется.

— Для доктора важнее, что он на подводной лодке санинструктором плавал. К медицине поближе.

— Разумно. Когда мы будем у «Орфея»?

— Часа через два.

— Прошу добро идти готовиться.

— Радиодело не забыл? С рацией управишься?

— УКВ? Элементарно. Я думаю, больше людей пока брать не следует?

— Доктор такого же мнения.

— Ладно, поглядим, что там у них стряслось.

Каменецкий вышел из рубки и у трапа столкнулся с вахтенным матросом Афониным. Тот едва успел посторониться.

— На ловца, как говорится, и зверь… — усмехнулся старпом. — Вот что, Афонин, соблаговолите вызвать доктора и Трыкова ко мне в каюту. Я вами понят?

— Есть.

— Вот и ладненько. А через час буфетчицу будите. Чай, бутерброды. Действуйте, Афонин, проявляйте трудовой энтузиазм.

5

Афонин с недоумением поглядел вслед старпому: на кой черт понадобились чифу доктор и Семка Трыков?

Он поскреб затылок и, скривив губы, пробормотал: «Соблаговолите!» Старпома Афонин не любил и побаивался. Всегда подтянутый, холодно вежливый, старпом походил на начальника курса, из-за которого, как считал Афонин, его турнули из мореходки.

Начальник курса был ни при чем, из училища Афонина исключили за дремучую неуспеваемость, и матросом на судно он пошел, чтобы не возвращаться домой. Родители думали, что он на морской практике, и, надо полагать, радовались, получая письма с красивыми заграничными марками.

На судне Афонин держался особняком, матросскую работу делал неохотно, прослыл «сачком», но ему многое прощали за искусную игру на гитаре. Афонин неплохо пел, голос у него был с хрипотцой, под Челентано, он легко подбирал музыку, пытался сам сочинять «по слуху» и мечтал устроиться в какой-нибудь рок-ансамбль.

Весной ему предстояло идти в армию. Человек легкомысленный, он считал, что и в армии не пропадет. «Лабухи нынче везде нужны, — говорил он, — даже при захудалом гарнизонном клубе свой оркестр. Перекантуюсь».

В мечтах Афонин видел себя в белом пиджаке, ярко-красных брюках, с завитой шевелюрой. «Ансамбль под управлением лауреата всесоюзного… нет, лучше международного конкурса, Владислава Афонина…»

А пока Афонин вспомнил духовитую теплоту каюты и зажмурился. Эх, еще бы пару часиков придавить! Лафа! Ничего, сейчас он их быстро из коечек повытряхивает. «Соблаговолите прибыть в каюту чифа, старшего помощника капитана».

Каюта доктора была рядом, по правому борту. Афонин без стука толкнул дверь, дверь открылась, и он замер, пораженный: доктор, совершенно голый, стоял на одной ноге и пытался натянуть плавки. Маленький, упитанный, поросший золотистыми волосами, он напоминал большого младенца, только соски-пустышки во рту не хватало.

Афонин хмыкнул.

— Что случилось, Владислав? — спокойно спросил Кленкин. — Садитесь.

— Да не-е… Старпому вы для чего-то понадобились. К себе вызывает, в каюту.

— Хорошо, сейчас иду.

Кленкин неторопливо и без смущения оделся.

— Трыкова оповестили?

— Нет… Сейчас, — с недоумением протянул Афонин.

— Давайте-ка и его к старпому.

«Черт-те что делается, — размышлял Афонин, шагая по коридору, — ну ладно, доктор, но зачем им этот заика понадобился?»

Дверь в тамбур не открывалась, Афонин толкнул ее плечом, потерял равновесие и ударился голенью о комингс.

От боли зазвенело в ушах.

— Ах, чтоб тебя, — пробормотал он, потирая ушибленное место. Вспомнил, что Трыков только что сменился с вахты, и со злорадством усмехнулся, представив, какая будет у Семена физиономия, когда он его разбудит.

6

Матрос первого класса Семен Трыков в это время старательно записывал в клеенчатую тетрадь события минувшего дня.

Зачем он это делает, он и сам толком не знал. Началось с пустяковой записи о покупках, а потом стало привычкой.

Окажись такой документ в руках какого-нибудь острослова, Трыкову пришлось бы худо, потому он пишет чаще всего ночами, после вахт и прячет тетрадь на самое дно рундука.

Трыков родом из Можайска. У него и сейчас там живут отец, мать и сестра. Но городок свой он не любит, считает, что настоящая жизнь началась, когда его призвали во флот, послали в школу санинструкторов, а оттуда на среднюю подводную лодку — «эску».

Всю житейскую мудрость Трыков почерпнул во время службы на «эске». И большинство рассказов он начинал фразой: «А у нас на лодке…»

Экипаж подлодки, со слов Трыкова, состоял сплошь из людей необыкновенных: командир — чемпион Балтийского флота по дзюдо, замполит — экстрасенс, мог видеть, что происходит в соседнем отсеке сквозь межотсечную переборку, боцман одной рукой поднимал корабельный якорь. Одним словом, что ни человек, то уникум.

С самим же Трыковым на «эске» происходили и совсем невероятные случаи. Например, однажды, отрабатывая выход из «затонувшей» подлодки, он застрял в торпедном аппарате. И оттуда его вытащил… дельфин.

— Та-тащит меня з-за шкирку, а с-сам чи-чирикает, — заикаясь, рассказывал Трыков, размахивая длинными руками.

— Ну ты даешь, доцент, — ухмыляется боцман, — дельфин и чирикает. Как воробей, что ли?

Трыков мгновенно багровел и обиженно говорил:

— Вы-вы к-книги чи-читайте, товарищ боцман, де-дельфины и-издают, как известно, з-звуки, на-напоминающие…

— Не перебивай, боцман, пусть травит.

— Да я что… Пусть. Ну и дальше что, доцент?

Несмотря на дефект речи, Трыков любит поговорить. Еще он любит писать письма девушкам. Слогом он совершенно не владеет, письма его сухи и напоминают инструкции дежурновахтенной службы. Куда улетучивается неуемная фантазия, украшающая его устные рассказы, неизвестно.

Справедливости ради следует сказать, что не все в рассказах Трыкова вымысел. Он отплавал три «автономки» в Атлантике, и на его выходном пиджаке красуются два значка: «Отличник ВМФ» и «За дальний поход».

Трыков сутул, длиннорук, узкогруд, но при этом обладает удивительной физической силой. Судовую работу знает отлично и мечтает стать боцманом.

Дверь каюты без стука распахнулась. На пороге возникла долговязая фигура Афонина.

Трыков торопливо прикрыл локтем тетрадь и хмуро сказал:

— С-стучать надо. По-понял?

Лицо Афонина выражало разочарование. Он-то рассчитывал вытащить Трыкова из теплой койки, а тот сидит, строчит.