Николай Черкашин - Одиночное плавание

…Сбиваются о гранитные камни заморские каблуки, шквальные ветры уносят в тундру ароматы французских духов, блекнет одинокими ночами женская краса, уходит в ранние морщинки, как вода в трещинки. И жизнь, что так заманчиво начиналась под шелест свадебного платья, в блеске морского офицерского золота, вдруг покажется темнее полярной ночи. Не всем одолеть её вязкую темень. Не всем прийти на пятый плавпирс, когда вой сирены входящей в гавань субмарины возвестит долгожданный час встречи. Но те, кто придут и переступят стык берега и моря - не какой-нибудь там символический, а вот этот, зримый, принакрытый стертым стальным листом стык понтона плавучего пирса и гранитного берега,- они-то, быть может, сами того не ведая, переступят главный порог своего дома и в сей же миг превратятся из полонянок в истинных северянок…

Разумеется, в городе жили не одни офицерские жены, и Башилову, человеку молодому и холостому, не грех было заглядываться на северодарских красавиц. Хотя меньше всего на свете собирался он влюбляться именно сейчас. Это безумие - терять голову перед приездом комиссии Главного штаба.

На любом корабле у любого офицера всегда найдется дюжина горящих дел, десятка два дел крайне срочных, тридцать - безотлагательных, сорок -обязательных и полсотни - текущих. Перед дальним походом эти цифры утраиваются. Влюбляться в такую пору, внушал себе Башилов, - преступная безответственность. Откуда взять время на телефонные звонки, прогулки, свидания, когда служебные тиски зажаты до предела; на корабль прибыло пополнение, и за молодыми матросами нужен глаз да глаз, экипаж ещё не отстрелялся в море, ещё не отремонтирован береговой кубрик, не откорректированы карточки взысканий и поощрений, не разобрано на комсомольском собрании персональное дело старшины 2-й статьи Еремеева, надерзившего инженер-механику, наконец, в зачетном листе на допуск к самостоятельным вахтам ещё и конь не валялся - ни одной отметки. Влюбляться в такое время- сумасшествию подобно! Нет, тут нужно сразу выбирать: или корабль и океан, или берег и личная жизнь. Башилов выбор сделал и каждый вечер, перебирая в памяти все промелькнувшие за день женские лица, не без гордости, но и не без грусти, замечал себе, что сердечный горизонт чист, что никаких помех делам корабельным не предвидится и что если продержаться так ещё пару месяцев, то в моря он уйдет со спокойной душой, без оглядки на берег…

2.

В раме моего окна - синее море в белых снегах. Жёлтые казармы. Чёрные подлодки.

Дом мой прост и незатейлив, как если бы его нарисовал пятилетний мальчик: розовый прямоугольник с четырьмя окнами - два вверху, два внизу. Над крышей - труба. Из трубы-дым. Все.

Комнатка моя ещё проще: в одно окно без занавесок. Покупать занавески некогда, да и не хочется. Вид на заснеженные сопки расширяет комнатушку, а главное, даёт глазам размяться после лодочной тесноты, в которой ты поневоле близорук: всё под носом, и ни один предмет не отстоит от тебя дальше трех шагов…

Большую комнату занимает мичман, завскладом автономного пайка, Юра. Его двадцатилетняя жена Наташа счастлива: муж что ни вечер - «море на замок» и домой.

В коридоре вместо звонка приспособлен лодочный ревун, притащенный Юрой с базы. Между ударником и чашкой проложен кусок газеты, но всякий раз ревунная трель подбрасывает меня на койке.

Дом стар. Половицы продавливаются, как клавиши огромного рояля. За хилой перегородкой - общий ватерклозет. Унитаз желт, словно череп доисторического животного, он громко рычит и причмокивает.

Чтобы попасть ко мне, надо идти через кухню, навечно пропахшую жареной рыбой и земляничным мылом. Но все это, как говорит наш старпом, брызги. Потому что комната в Северодаре - это много больше, чем просто жилье. Это куб тепла и света, выгороженный в лютом холоде горной тундры. В этом кубе теплого света - или светлого тепла - можно расхаживать без шинели и шапки, можно писать без перчаток, играть на гитаре, принимать друзей, встречать любимую…

Впервые в жизни у меня была своя комната, и я чувствовал себя владельцем полуцарства. Вернешься с моря, забежишь на вечерок, ужаснешься диковинной оранжевой плесени, взошедшей на забытом бутерброде, порадуешься тому, что стол стоит прочно и тебя не сбрасывает со стула и не швыряет на угол шкафа, и с наслаждением вытянешься в полный рост на койке; пальцы ног не упираются в переборку, за ними ещё пространства - ого-го! А утром снова выход в полигон, или на мерную милю, или на рейдовые сборы, или на торпедные стрельбы, или на минные постановки…

Кто не ходил в моря через день, тот не знает, что за счастье - эти короткие вылазки в город. Как все прекрасно и заманчиво в этой недосягаемой береговой жизни, как все в ней удобно, интересно, соблазнительно!… Любые земные проблемы кажутся малостью, ибо настоящие опасности, настоящие беды - кто из подводников так не считает? - подстерегают человека там, в океане, на глубине… И нечего заглядываться на берег! Северодар устроен мудро, устроен так, чтобы мы могли выходить в море легко и свободно, ни за что не цепляясь, - как выходит торпеда из гладкой аппаратной трубы.

Замполит с «четыреста десятой» не без гордости носил на кителе бело-синий ромбик московского университета. Правда, Башилову всегда было неловко отвечать на вопрос о своём факультете. Слово «философ» звучало нескромно что из уст безусого студиозуса, что из уст обзаведшегося усами капитан-лейтенанта. И все же в некотором праве на это претенциозное звание Башилов себе не отказывал, так как на третьем курсе в одно прекрасное майское полнолуние написал несколько заумный, но логически стройный реферат, который велеречиво озаглавил «Теория планетарности времени». Этот реферат, прочитанный с трибуны студенческого симпозиума, вызвал оживление в зале и принес Алексею Башилову внутриуниверситетскую известность. Его прочили в аспирантуру. Но… листок повестки, выпорхнувший из почтового ящика, поднял на воздух все башиловские планы с легкостью фугасного снаряда.

В военкомате лейтенанту запаса Башилову выписали отпускной билет «с правом бесплатного проезда в любой населенный пункт Советского Союза для устройства личных дел» и вручили командировочное предписание, которое обязывало новоиспеченного офицера прибыть после отпуска в распоряжение начальника политуправления Северного флота. Обе бумаги Башилову очень понравились: они сулили настоящую мужскую жизнь, да ещё нa Севере, да ещё на флоте!… Аспирантура могла подождать год-другой.

Отпускной билет он выписал до Южно-Сахалинска, так как посчитал этот город самой дальней точкой страны. В вагоне-ресторане экспресса «Россия» Башилов встретил парня из МВТУ, тоже только что призванного из запаса; бауманец ехал в отпуск - до Южно-Курильска, и Алексей пожалел, что так плохо учил в свое время географию. Недельный путь от Ярославского вокзала в Москве, украшенного барельефами медведей и лосиных голов, до каменного терема Владивостокского вокзала, примостившегося прямо на берегу Тихого океана, Башилов проделал не зря. Надо было хотя бы раз в жизни, а перед военной службой особенно, увидеть всю страну разом - от края до края, от океана до океана.