Павел Комарницкий - Мария, княгиня Ростовская

Тёмная, раскисшая дорога змеёй тянулась, как река, блестя стёклами мелких лужиц. Дорога была пустынна. Ни одного обоза, ни пешего, ни конного… Всё живое, казалось, затаилось в страхе перед чудовищной силой монгольского войска.

Впереди, у торной дороги, разбитой полозьями урусских саней, показался большой одинокий крест, чёрный от времени. Бату-хан уже усвоил, что подобные кресты урусы обычно ставят в знак поминовения душ усопших. Чьих душ ради поставлен этот крест, интересно?

— Привал! — распорядился джихангир, и кольцо ханских нукеров разом встало, как единое многоглавое и многоногое существо. — И позовите ко мне Субудая…

— Да брысь ты, животина!

Котёнок, сброшенный с лавки, обиженно мявкнул. Мария попеняла себе — нервы сдают, однако. Вот на беззащитной тварюшке зло сорвала, а кому от того легче?

Молодая женщина горько усмехнулась. Тяжесть тревожного ожидания, ежедневного и еженощного, лежала на душе свинцовой плитой. Гнетущее предчувствие беды, которое она всячески старалась подавить, иссушало душу. И если днём Марии удавалось изображать нормальную жизнь, неспешно разговаривать, заниматься с детьми, шутить и даже смеяться, то ночами становилось совсем худо. Княгиня Феодосия, поначалу служившая неплохой собеседницей и некоей отдушиной, почти подругой, теперь сама сильно сдала, сделалась замкнутой и раздражительной. И Мария порой ловила себя на глухой неприязни к княгине переяславской — небось у неё-то супруг в безопасности, в Литву вон укатил, да и сын Александр в Новгороде сидит, за стенами каменными… А Василько в лесу, и кругом рыщут полчища поганых, выискивая…

Время от времени заходил владыко Кирилл, также немало тяготившийся неизвестностью в здешнем заточении. С ним Марии было проще — умел вдохновить и утешить епископ ростовский. Однако глаза его выдавали. Грызла туга-печаль и Кирилла, не отпускала.

Как это, оказывается, трудно — ждать…

В горницу, где коротала время княгиня ростовская, с топотом ворвался Борис Василькович.

— Мама, мама, а Гунька воробья поймал и с перьями съел!

Мария подхватила сына на руки, с силой прижала к груди. Родная кровь…

— Ну ты-то воробьёв есть не станешь, надеюсь?

Борис обиженно оттопырил губу.

— Я что ли кот, как Гунька? Мама, а поедем кататься! Поедем, а? Там такое солнышко!

«Устами младенца глаголет истина», вспомнила Мария любимое изречение отче Савватия. Зря, ой, зря оставила она книжника в Ростове. Мало что не хотел, княжий человек, приказать надо было, и покорился бы… Где-то он сейчас?

— Ну мама… Ну поедем в санках, а? — тянул за подол Борис.

— И то, Бориска. — княгиня встала. — Поедем, проветримся малость.

— Ага! — радостно запрыгал мальчик. — А там и папа приедет за нами, да?

Душевное равновесие, кое-как восстановившееся при виде сына, будто волной смыло. Проветриться… Удавиться впору, а не в санках кататься…

— Всё, Бориска! Беги на двор, я позже приду.

Во дворе родился шум, Мария выглянула в окошко и обомлела. Боярин Воислав Добрынич и с ним с полсотни верхоконных. Сердце ухнуло в ледяную купель. Сам приехал, не гонца послал — это неспроста…

— А ну-ка, Борис, пусти!

Мария шла стремительно, так, что подол развевался на лету, не глядя перешагивала пороги. Выскочила на крыльцо, и только тут сообразила — простоволосая выскочила! Распустилась вконец, одичала в глуши… Да наплевать!

— Говори, Воислав Добрынич. — Мария сама удивилась, до чего ровным вышел голос.

Боярин не знал, куда девать глаза. Поднимет, опустит, опять поднимет…

— Беда, госпожа моя. Погиб наш князь, Василько Константинович. Замучен зверями двуногими. Но тело его мы нашли и погребли по обычаю христианскому, не сомневайся…

Возможно, боярин говорил ещё что-то, но Мария уже ничего не слышала. В голове, как в бочке, глухо раздавались чужие, непонятные слова, подавляемые нарастающим звоном…

— Воды! — боярин Воислав навис над ней, поддерживая. Кто-то уже совал кружку с водой. Мария оттолкнула её рукой.

— В Ростов…

— Ладно ли, госпожа? Татары до сих пор…

— В Ростов! Я сказала. — мёртвым железным голосом произнесла Мария, недвижно глядя перед собой. — Исполнять.

Боярин поперхнулся.

— Как скажешь, госпожа моя…

Походный шатёр Бату хана был ярко освещён множеством свечей и коптящих плошек с бараньим жиром. Бату-хан с детства не любил темноты.

Джихангир лежал и глядел на роскошные шёлковые драпировки, украшавшие его шатёр сверху донизу. Когда-то, не так давно, ему нравилась вся эта роскошь, все эти блестящие золотые вещицы, украшенные каменьями… Но ко всему этому привыкаешь быстро, и вскоре перестаёшь замечать.

Молодой монгол думал. Он думал так, что голова трещала. Да, всё это золото, жемчуга и каменья — всё мишура, прельщающая лишь глупцов. Главное — это власть. Да, у того, в чьих руках власть, будет и всё остальное — и золото, и парча, и алмазы размером с кулак, и дивные кони, и роскошные красавицы… А у того, у кого нет власти, отнимут и всё прочее. Отнимут те, кто имеет власть.

Наедине с собой можно и не придуриваться. Бату-хан не единственный кандидат в Повелители Вселенной. Есть и другие желающие, и их немало. Сколько их уже, тех, в ком течёт благородная кровь его деда, великого и мудрого Чингис-хана? И каждый считает себя вправе… Нет, власть, поделенная между многими — это не власть. Повелитель Вселенной может быть только один, и это будет он, Бату-хан!

А золото, самоцветы и парча — что ж… У них своя роль. Это приманка для монгольских воинов. Для славных, могучих и непобедимых воинов, цвете и красе Вселенной…

Бату-хан усмехнулся. Да, он говорит своим воинам такие слова. Они очень любят хорошие слова, эти могучие и непобедимые воины. Эти безмозглые бараны, идущие на убой…

Да, конечно, и золото они тоже любят. Но золота в мире не так много, и основная часть его достаётся отнюдь не простым нукерам, тем более рядовым номадам. Золото — для ханов, нойонов и славных багатуров, его соратников… А для простых воинов у Бату-хана есть много-много хороших слов.

Да, всё в мире имеет своё предназначение. Бату-хан, например, рождён для того, чтобы стать Повелителем Вселенной. Бараны рождаются для того, чтобы дать вкусное мясо и тёплые шкуры. Кони — для того, чтобы скакать на них. Жены — для того, чтобы ухаживать за Бату-ханом, ублажать его. Молодые девчонки-наложницы — для мимолётного баловства. А монгольские воины должны завоёвывать для него, Бату-хана, Вселенную, своими трупами выстилая дорогу к Последнему морю, дабы Повелитель мог омыть в нём копыта своего коня.