Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

есть до пятнадцатилетия Алексея, отец мало интересовался его воспитанием. Равно как известно было, что наследник владел несколькими языками и в этом отношении отнюдь не отлынивал от обучения. А наиболее близким к самому Алексею была известна и подлинная страсть его к чтению «гисторий» и политических текстов, не говоря уже о теологической литературе и Священном Писании.

Период напряженной и успешной деятельности Алексея с 1707 по 1712 год, когда он выполнял поручения государственной важности, вообще был упомянут одной невнятной фразой. Важно было создать впечатление, что наследник всю жизнь бездельничал и ничему не обучался, а только упрямо игнорировал старания своего любящего отца и лелеял коварные замыслы.

А чего стоило истовое обвинение Алексея в супружеской неверности? Уж не Петру с его бесконечными «метрессками» при живой, а с какого-то момента законной жене было толковать об этом.

Было там и прямое искажение фактов.

Если называть вещи своими именами, то манифест был документом лживым и ханжеским.

Но – как и «Объявление» октября 1715 года – это был политический миф, директивно подменяющий реальность и оправдывавший последующие действия.

5

Следствие по «делу» Алексея Петровича проходило в два этапа.

Первый, московский, начался в торжественной обстановке, в традиционном средоточии власти – в Кремле. И прошел относительно благополучно для царевича. Разумеется, разговоров о «лучшей любви», которая была обещана в письме Петра в Неаполь, речи не было. Более того, раскаявшемуся преступнику было объявлено, что прощение будет действенно только при полной откровенности. Если выяснится, что имеют место «утайки», то объявленное прощение аннулируется.

Это был вполне циничный ход, развязывающий руки тому, кто волен был оценивать степень откровенности Алексея. Ибо всегда могли выявиться забытые детали событий, дружеские чувства могли заставить подследственного попытаться вывести из-под удара особо близкого человека… Так оно и произошло.

Повторю – мы не будем вдаваться в подробности инквизиционного действа. Задача у нас иная – ответить на несколько принципиальных вопросов, опираясь на те данные, которые следствие нам предоставляет.

Для того чтобы понять суть высокой исторической драмы, которую мы условно называем «дело» царевича Алексея Петровича, нужно прежде всего ясно представить себе главных участников этой драмы, ибо история – совокупность человеческих поступков, и ничего более.

Неоднократно цитированный нами Погодин, объясняя характер поведения Алексея в последний период его жизни, писал: «В Петербурге около него образовался другой кружок, имевший также свои виды и возлагавший на него все надежды. К этому кружку принадлежал князь Василий Влад. Долгорукий, а средоточием была, кажется, царевна Мария Алексеевна, главным действующим лицом – Кикин»[157].

Тремя обозначенными Погодиным персонажами круг действующих лиц, вовлеченных «бунтом» Алексея в смертоносный водоворот, отнюдь не исчерпывается. Но названные имена в известном смысле – ключевые. Кроме царевны Марии Алексеевны, старшей единокровной сестры Петра и, соответственно, родной тетки царевича. Политического влияния она не имела[158].

При всей лапидарности соображение Погодина содержит смысловое и сюжетное зерно, которое требует размышления и разъяснения.

«…Кружок, имевший также свои виды и возлагавший на него все надежды».

Речь идет о 1714–1715 годах.

Какие же надежды могли возлагать на решительно отодвинутого от всякой деятельности, явно опального царевича бывший глава Адмиралтейства и ближайший в этот период к царю генерал, делающий стремительную карьеру на государственном поприще?

Что касается Кикина, то здесь есть материал для предположений вполне конкретного порядка. Замешанный, как мы помним, в крупном мошенничестве с хлебными подрядами, Кикин, в отличие от Меншикова, замешанного в этом деле еще круче, пережил полное крушение карьеры и потерю доверия царя. Приход к власти Алексея давал ему надежду снова оказаться среди вершителей судеб страны.

Но генерал-лейтенант, подполковник гвардии князь Василий Владимирович Долгорукий, которого не без оснований считали новым фаворитом государя, сменившим Меншикова? Осведомленный саксонский дипломат Иоганн Адольф фон Лосc, на которого мы еще будем ссылаться, писал в 1715 году о положении князя Василия Владимировича: «Царь берет его с собою на все свои приватные увеселения и не может обойтись без него ни одного дня».

Зачем ему нужен был царевич с весьма неясными перспективами?

Начнем с Кикина, личность и биографию которого мы уже очертили.

Человек системы, он впитал и пороки системы.

Следственная канцелярия во главе с князем Василием Владимировичем Долгоруким выявила наряду с Меншиковым и другими «сильными персонами» участие в мошенничестве с подрядами и Кикина.

Он был приговорен к смертной казни, помилован Петром (возможно, сыграло роль и ходатайство Екатерины), удачно симулировал инсульт и паралич и в результате вообще ушел от ответственности, если не считать большого, но посильного для него штрафа.

Однако доверие царя он утратил навсегда, как и возможность государственной деятельности. Еще полный сил, он стал частным лицом и в этом качестве жил в Петербурге, путешествовал по Европе.

Наше знание о личности и жизни Александра Васильевича Кикина достаточно поверхностно. Его история требует куда более подробного изучения, поскольку он – фигура таинственная.

Что заставило его при той вполне вольготной жизни, которую он имел возможность вести, втянуться в смертельно опасную авантюру, которая и привела его к страшной гибели?

Объяснения, которые предлагают историки, просты и по причине своей простоты неудовлетворительны.

Устрялов, которому мы многим обязаны, называет Кикина в своей «Истории» «чудовищем злобы и коварства».

Многознающий Николай Иванович Павленко фактически разворачивает эту формулу: «Затаив злобу на царя, Кикин решил поправить свою оборвавшуюся карьеру, но ставку сделал не на настоящее, а на будущее, когда трон займет наследник Алексей. С этой целью Кикин сблизился с царевичем, стал его приятелем, что благодаря уму и обаянию сделал без труда»[159].

Были у Кикина основания считать, что Петр поступил с ним несправедливо? Вряд ли. Вина его была доказана. Правда, скажем, на карьере Меншикова, виноватого куда более, результаты расследования фактически не сказались. Но, как мы знаем, Волконский и Корсаков, пытанные, изувеченные и сосланные, пострадали неизмеримо сильнее.

Петр не забывал старые заслуги, и в конце концов у Кикина могла оставаться надежда на возвращение в активную деятельность.

Но он явно зачеркнул для себя эту возможность.

Автор основательной монографии о Шереметеве Александр Иванович Заозерский, на которого мы еще будем ссылаться, писал: «Кикин принял сторону царевича. Конечно, он был слишком умен, чтобы видеть в царевиче средство возвращения к допетровской старине. Первоначально им руководило чувство обиды, но это чувство осложнилось затем другими мотивами и получило через них более широкое обоснование, становилось уже принципиальным протестом против политики Петра»[160].

Версия, по которой к дружбе с царевичем и возбуждению в нем ненависти к отцу и его делам Кикина подтолкнула опала, не