Цикл романов "Анжелика" Компиляция. Книги 1-13" (СИ) - Голон Серж

– Прочь отсюда, негодяй, не то я тебя продырявлю!

Но бродяга не двинулся с места.

– Пожалейте меня, о благородный господин! Я несчастный слепой!

– Не настолько слепой, чтобы не суметь срезать мой кошелек!

Кончиком шпаги маркиз ткнул бродягу в живот, тот подскочил и со стоном бросился прочь.

– Теперь вы, наконец, скажете, где живете? – резко спросил маркиз.

Анжелика едва слышно назвала адрес своего зятя-прокурора. Ночной Париж пугал ее. Он кишмя кишел какими-то невидимыми существами, которые, как мокрицы, таились во всех щелях. Казалось, все стены разговаривали, перешептывались, зубоскалили. Иногда Анжелика и де Вард проходили мимо какого-нибудь кабачка или притона, из открытой двери которого на улицу вырывался сноп света и визгливое пение, а сквозь завесу табачного дыма можно было разглядеть сидевших за столиками мушкетеров с голыми девками на коленях. Потом Анжелика с маркизом снова погружались в темный лабиринт извилистых улочек.

Де Вард то и дело оглядывался. От группы оборванцев, толпившихся около фонтана, отделился один и осторожным, неслышным шагом пошел за ними.

– Далеко еще?

– Нет, уже пришли, – сказала Анжелика. Она узнала причудливые водосточные трубы и шпили крыш улицы Ада.

– Тем лучше, потому что я предчувствую, мне придется проткнуть несколько животов. Послушайте меня, крошка. Не приходите больше в Лувр. Спрячьтесь, пусть о вас забудут.

– Едва ли таким образом я смогу добиться освобождения из тюрьмы моего мужа.

– Что ж, дело ваше, о верная и добродетельная супруга! – насмешливо проговорил маркиз.

Анжелика почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Она готова была вцепиться в него зубами, задушить его.

Из темноты улочки вынырнул еще один бродяга.

Маркиз оттеснил Анжелику к стене дома и, заслонив ее собой, выхватил шпагу.

Анжелика расширенными от ужаса глазами смотрела на двух оборванцев, освещенных большим фонарем, висевшим у двери дома мэтра Фалло де Сансе. Один из них держал в руках палку, другой – кухонный нож.

– Кошельки! – проговорил первый хриплым голосом.

– О, вы, бесспорно, кое-что получите, господа, а именно – хороший удар шпагой.

Анжелика схватила бронзовый дверной молоточек и изо всех сил принялась колотить им в дверь. Наконец дверь приоткрыли, и Анжелика скользнула в дом, в то время как де Вард с помощью шпаги удерживал на почтительном расстоянии бродяг, которые, рыча, как волки, рвались к добыче.

Глава 31

Дверь ей открыла Ортанс. В ночной рубашке грубого полотна, из которой торчала худая шея, со свечой в руке, она поднималась по лестнице вслед за сестрой и шипела ей в спину.

Да, она всегда это говорила, Анжелика потаскуха, потаскуха с раннего детства. Интриганка. Честолюбка, которой нужны только деньги мужа, но она лицемерно пытается убедить всех, будто любит его, а сама ночью шляется с распутниками по парижским притонам.

Анжелика не обращала внимания на слова Ортанс. Она прислушивалась к тому, что происходит на улице – оттуда ясно доносился звон оружия, потом раздался душераздирающий крик и затем быстрый топот удаляющихся шагов.

– Слышишь? – спросила она Ортанс, нервно схватив ее за руку.

– Что?

– Крик! Там кого-то ранили.

– Ну и что? Ночь принадлежит бродягам и бретерам. Ни одна достойная женщина не станет разгуливать по Парижу после захода солнца. Но это позволила себе моя родная сестра!

Она подняла свечу, осветив лицо Анжелики.

– Ты бы взглянула на себя! Боже мой! У тебя вид куртизанки, которая только что рассталась со своим любовником.

Анжелика вырвала у нее подсвечник.

– А у тебя вид ханжи, которой недостает любовника. Иди к своему мужу-прокурору, который в постели умеет лишь храпеть.

Анжелика долго сидела у окна, не решаясь лечь и уснуть. Она не плакала. Мысленно она вновь переживала весь этот ужасный день. Ей казалось, что прошла целая вечность с той минуты, когда Барба вошла в комнату и сказала: «Я принесла парное молоко для малыша».

За это время умерла Марго, а она, Анжелика, вопреки своей воле изменила Жоффрею.

Мыслями она снова вернулась к Жоффрею. Пока он был с нею, заполнял ее жизнь, она не понимала, как он был прав, когда говорил ей: «Вы созданы для любви».

Некоторые эпизоды ее детства настолько поразили Анжелику своей пошлостью, породили в ней отвращение, страх, что она считала себя холодной женщиной. Жоффрей не только сумел переубедить ее в этом, но и пробудил в ней влечение к чувственным наслаждениям, для которых словно было создано ее тело, тело здоровой девушки, выросшей в деревне. Это иногда вызывало беспокойство мужа.

Она вспомнила, как однажды летним днем, когда она млела от его ласк, он вдруг резко спросил ее:

– Ты будешь мне изменять?

– Нет, никогда. Я люблю тебя одного.

– Если ты изменишь мне, я тебя убью!

«Вот и хорошо, пусть он убьет меня! – подумала Анжелика, вставая. – Какое это будет счастье – умереть от его руки. Я люблю его!»

Облокотившись на подоконник, она повторила в темноту ночного города: «Я люблю тебя».

В комнате тихо посапывал во сне Флоримон. Анжелике все же удалось заснуть на часок, но едва забрезжил рассвет, она была на ногах. Повязав голову платком, она крадучись спустилась по лестнице и вышла на улицу.

Смешавшись с толпой служанок, жен ремесленников и торговцев, она отправилась в Собор Парижской богоматери к ранней мессе.

Поднимавшийся с Сены туман, позолоченный первыми лучами солнца, напоминал волшебную вуаль, которая окутывала еще хранившие печать ночи улочки. Бродяги и воры разбредались по своим притонам, а нищие, больные, всякие оборванцы и калеки занимали свои места на углах улиц. Гноящиеся глаза провожали добродетельных, набожных женщин, которые, прежде чем начать полный забот день, шли помолиться господу богу. Ремесленники раскрывали двери и окна своих мастерских.

Цирюльники, держа в руках ящики с пудрой и гребенками, спешили к своим именитым клиентам, чтобы подправить парик господину советнику или господину прокурору.

Анжелика поднялась под темные своды Собора. Церковные служки в башмаках со стоптанными задниками проверяли на алтарях потиры и другие церковные сосуды, наливали воду в кропильницы, чистили подсвечники.

Анжелика вошла в первую же исповедальню. С бьющимся сердцем она призналась, что совершила грех, изменив мужу.

Получив отпущение, она осталась прослушать службу, потом заказала три молебна за упокой души своей служанки Маргариты.

Выйдя на площадь, она почувствовала облегчение. Совесть больше не мучила ее. Теперь все свое мужество она употребит на то, чтобы вырвать Жоффрея из тюрьмы.

Она купила у мальчишки-торговца вафельные трубочки – они были еще теплые

– и огляделась. На площади стало уже довольно людно. Одна за другой подкатывали кареты, привозившие к мессе знатных дам.

У ворот городской больницы монахини рядами укладывали зашитые в саваны трупы умерших за ночь. Потом на тележке их увозили на кладбище Невинных.

Хотя площадь Собора Парижской богоматери была окружена невысокой оградой, на ней царила такая же живописная неразбериха, как и некогда, когда она была самой оживленной площадью Парижа.

Как и прежде, булочники продавали здесь беднякам по дешевке хлеб недельной давности. Как и прежде, зеваки толпились вокруг Постника – огромной гипсовой статуи, покрытой свинцом, на которую парижане глазели испокон веков. Никто не знал, что она символизирует: в одной руке Постник держал книгу, а в другой – палку, обвитую змеями.

Постник был самым знаменитым памятником Парижа. Молва утверждала, что в дни мятежей он обретает дар речи, чтобы выразить чувства народа, и что много пасквилей, подписанных Постником, ходят тогда по городу.

Слушайте, люди, Поствика глас, Проповедь он произносит для вас, Тысячу лет без питья и еды Здесь он стоит на виду у толпы.