Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

Кошечка оставила в покое бруски, вытянула правую руку перед собой, напрягла ее и сжала в кулак. Левая рука артистки лежала на конце палки, засунутой Кошечкой за пояс и изображавшей меч.

Артистка выставила вперед левую ногу, поставила ступню пальцами вверх, повернула круговым движением голову, положив ее на правое плечо, скосила правый глаз в сторону воображаемого противника и замерла на месте. Она пародировала знаменитую позу Итикавы Дандзюро. В комической сценке, которую представляла Кошечка, драматическая имэ была не к месту, и поэтому пародия выглядела еще смешнее.

— Этого мы ждали! — крикнул кто-то обычную зрительскую похвалу актерам кабуки. Зрители покатывались со смеху, приманивая к артистке новых людей в ущерб ее соседям-конкурентам.

Кошечка оторвала широкую полосу от подола черного бумажного плаща Касанэ и повязала ее вокруг головы. Другой такой же длинный лоскут скрывал нижнюю часть ее лица.

Такие маски были не редкостью: их носили все, кому приходилось таиться. Лица закрывали разбойники, но то же делали и влюбленные, чьи встречи были запретными, и священники, и самураи, когда посещали веселый квартал. Кошечка знала множество рассказов — романтических, комических, трагических и жутких, — которые полагалось читать в маске.

Сейчас она изображала парочку бестолковых грабителей из старинного фарса «Образованные разбойники» и дошла до того места, где они напали друг на друга.

Кошечка отвернулась от своих зрителей, обхватила одной рукой шею, а другой обвила бок и ухватилась пальцами за спину выше поясницы.

— То, как мы боремся грудь в грудь, должно быть, прекрасно выглядит со стороны!

Рассказчица изгибалась и раскачивалась из стороны в сторону, словно ее руки принадлежали кому-то другому и она боролась с этим человеком.

— Если мы оба умрем, никто не расскажет об этой героической сцене! — крикнула она через плечо. — И кто сообщит нашим женам, как мы достойно погибли?

— Мы можем оставить им записку! — ответ Кошечка прорычала низким гортанным голосом второго разбойника. — Как ты на это смотришь?

— Мы не можем им ничего написать. — Кошечка яростно боролась сама с собой. Теперь хохот зрителей стал таким громким, что на него сбегались люди из дальних углов храмового двора.

— Давай посчитаем «один, два, три» и на счет «три» разожмем руки — оба сразу.

Глотатель мечей и фокусник сердито поглядывали на конкурента. Слепой музыкант, игравший на лютне, изящно поклонился в пустоту и ушел искать спокойное местечко.

Кошечка не хотела привлекать излишнего внимания. Она намеревалась только заработать несколько медяков, чтобы купить еды на день. Самое большое, на что она надеялась, — это выручить столько деньжат, сколько нужно, чтобы заплатить паромщику за переезд через реку Кано.

Касанэ тоже не сидела без дела: она выклянчила у одного из лавочников бамбуковый ковш и теперь ходила по двору, собирая подаяние. Кошечка знала, что просить милостыню дело и достойное, и благородное, но ненавидела это занятие. Она подозревала, что старая поговорка «кто три дня пробыл нищим, уже не может остановиться» — верна. Кошечка предпочла дать представление. Конечно, это была тоже форма нищенства, причем недостойная и неблагородная, и Кошечка предполагала, что Мусаси не одобрил бы ее.

В «Книге почвы» Мусаси сожалел о всеобщей склонности к «торговле своими дарованиями» — ему не нравилось, что люди превращают талант в товар. Но он имел в виду тех, кто рекламировал свои школы боевых искусств, тех, кто с помощью былых заслуг извлекал прибыль. Кошечка торговала только своей сообразительностью. Она вырезала маску ножницами, которые «прошли с ней семь падений и восемь подъемов», как говорилось в старой поговорке, сложила столик из материалов, которые подобрала на строительной площадке у сгоревшей кухни, и принялась за дело. Теперь она жалела, что добилась успеха, — он привлекал внимание.

Кошечка еще больше жалела бы о своей удаче, если бы знала, что среди зрителей находится ронин из Тосы.

Он пришел сделать пожертвование храму и при этом осторожно выяснить, не просились ли здесь на ночлег паломники — молодые крестьяне, брат и сестра. Теперь Хансиро стоял, не замешиваясь в толпу зрителей, за высоким, поросшим мхом каменным фонарем, слушал рассказчицу и ждал.

Хансиро тоже переоделся, но не для того, чтобы обмануть Кошечку, — он знал, что это невозможно, а для того, чтобы меньше бросаться в глаза. На голове у него красовалась синяя головная повязка, завязанная под подбородком. Оделся ронин как якко — княжеский военный слуга самого низкого разряда: широкая бамбуковая шляпа, набедренная повязка, короткий сборчатый передник и подпоясанная куртка. Озорной ветер задирал подол этой куртки, оголяя мускулистые ягодицы.

Длинный меч Хансиро завернул в циновку, висевшую у него на спине, короткий меч оставил за поясом, а боевой веер спрятал под курткой. Свои немногие пожитки воин нес в маленьком узелке, подвешенном к посоху.

Хансиро сумел выудить у писца с заставы имена, стоявшие в подорожных княжны Асано и ее спутницы, но он знал, что должен действовать осторожно. Вспугнуть княжну Асано значило вызвать стычку, которая могла обернуться плохо для всех участников.

Госпожа Кошечка продолжала с удивительным мастерством прорубать себе путь через ряды врагов, умудряясь при этом оставаться неузнанной. По словам осведомителей, которых Хансиро имел в дорожной управе Мисимы, на дороге появилась опасная пара грабителей — молодой крестьянин и его сестра. Два дня назад на дешевом постоялом дворе они напали на пятерых самураев из Эдо и победили их.

Разбойники избили пятерых мужчин до бесчувствия и сбросили их в овраг. Самураи отделались переломами костей и ушибами. Когда власти стали спрашивать пострадавших, те стали отвечать на вопросы чиновников с поразительной уклончивостью, поэтому местный судья оставил их под стражей до выяснения обстоятельств дела.

Сама схватка происходила под покровом ночи, но побежденных вытаскивали из оврага множество свидетелей с фонарями. Несмотря на это, Хансиро с огромным трудом заставил себя поверить в то, что Кошечка вместе с сообщницей-крестьянкой одолели пятерых воинов Киры.

Что бы ни случилось на задворках дрянной ночлежки, княжна Асано явно усложнила жизнь враждебному князю. У Киры, наверно, начался запор от страха. Подумав об этом, Хансиро мысленно улыбнулся.

— Спасибо всем, — Кошечка закончила представление и поклонилась. Медяки посыпались ливнем. Женщина отошла в сторону, дожидаясь, пока последняя монета упадет на доску, потом принялась собирать их. Ее зрители, одобрительно гомоня, отошли к фокуснику, выпускавшему пчел изо рта.

Загораживаясь от Кошечки каменным фонарем и пятясь, Хансиро отошел назад, повернулся на пятке, обутой в соломенную сандалию, и скрылся в толпе.

Теперь он знал, каким голосом Кошечка говорит, изображая Хатибэя из Сосновой деревни в провинции Кадзуса.

Ронин из Тосы зашел в маленький веселый