Александр Золотько - 1942: Реквием по заградотряду

Ознакомительный фрагмент

Грыша засопел сердито, обидевшись то ли на сложный вопрос, то ли на то, что его заподозрили в знании таких странных слов.

– Вот, Григорий даже слова такого не знает. А в Питере… пардон, Ленинграде целое дело организовали, там куча народа в изучении льдов пользовалась антимарксистскими методами. Представляете? Это как же мог паренек из ЧК – ГПУ – НКВД с семиклассным образованием такое удумать? Как мог в свой мозг втиснуть идею, что лед можно изучать идеологически вредно? Ему наверняка подсказал кто-то из этих самых гляциологов… Зато сколько кандидатов наук стали докторами, какую карьеру сделали многие и многие ученые, подсказавшие карающему мечу пролетариата еще одно направление для рубки…

– Теперь стало веселее? – спросил Костя.

– Значительно. И сравнить нельзя, – кивнул Учитель. – Наступает новое время…

– Немцы предоставят каждому новые возможности для роста, – в тон ему подхватил Севка. – И нужно будет только найти эти возможности, ухватиться за них руками и зубами…

Учитель не ответил.

– А если кто-то из штанишников решит, что слишком уж активно вы разучивали с детьми стихи Маяковского? И опустит конверт в ящик?

– Вот для того, чтобы такого не произошло, мы сейчас и работаем. Нашим союзникам будут предоставлены доказательства…

– Зельдовича покажете?

– Не только его. Вы думаете, что по степи сейчас мало красноармейцев, командиров и политработников шляется? Десятки и сотни. Бегут из-под Ростова – кто к Сталинграду норовит, кто на Кавказ, кто просто прячется… А мы отделяем зерна от плевел. Кого – в овраг. Кого – в плен. Или даже к нам… Вот вы, например, вполне могли бы…

– Что могли бы?

– Вы же не были коммунистом и комсомольцем, правда?

Севка не ответил. Что-то екнуло в груди, сердце трепыхнулось и замерло.

– А ваш приятель по происхождению из дворян. И, как мне кажется, не чужд понятий чести. Он бы тоже вполне мог… – Учитель оживился, будто и в самом деле его обрадовала возможность сохранить лейтенантам Красной армии жизнь. – Вот вы, Всеволод, откуда родом?

– Из Харькова.

– Вот, вы ведь украинец…

– Хохол, – буркнул сквозь зубы Грыша.

Ему, похоже, идея сражаться за казачьи вольности вместе с красным орденоносцем нравилась не слишком.

– Вы, конечно, не казак, но вполне могли бы служить в нашей новой армии… И ваш приятель – тоже. Я даже дам вам минут пять на выбор дальнейшей судьбы. Казнь? Плен? Сотрудничество? Завтра-послезавтра здесь будет германская армия, но вы можете еще успеть проявить себя… Ну, у вас есть пять минут.

Севка посмотрел на Костю, тот еле заметно улыбнулся. Краем рта. И улыбка получилась невеселая.

Какой может быть выбор? Естественно, нужно выжить. Выжить – любой ценой. И Евгений Афанасьевич неоднократно говорил, что не бывает нечестных способов выживания. Серьезно говорил, без подколки. Если потребуют убивать – убей. Потом отплатишь сторицей. Потом. Для того чтобы победить – нужно выжить.

Сердце застучало часто, требовательно. Жить. Нужно жить. Представилась возможность выжить – хватайся за нее руками и зубами.

Севка набрал воздуха в грудь.

Это очень просто. Нужно сказать – сотрудничество. Сотрудничество – очень позитивное слово. Не предательство – какое, к чертям собачьим, предательство? Севка даже присяги не принимал, ничего он не должен рабоче-крестьянской власти. Он вообще – гражданин независимой Украины будущего.

Севка облизал разом пересохшие губы.

Если бы этот Учитель отвернулся, не смотрел с такой заинтересованностью и заботой. Темный Ситх, предлагающий юному падавану перейти на темную сторону Силы.

Севка соглашается жить, а Костя – решает умереть. И что? Севке прикажут пристрелить приятеля? Или наоборот?

Нет, если Севка согласится, то и Костя, наверное… Он ведь тоже слышал те слова комиссара. Выжить – любой ценой. Чтобы победить – нужно выжить. Без всяких сантиментов и колебаний. Выжить. Выжить…

Достаточно просто сказать… Учитель не соврет, ему важно доказать себе, что он прав. И Грыше этому дебильному, и младшему уряднику, который сейчас не сводит взгляда с лиц лейтенантов… Нужна Учителю маленькая победа.

Севка ведь читал, как сотни и тысячи пленных красноармейцев и командиров записывались в армию к Власову, чтобы потом перейти к своим. И многие переходили. А Севке ведь немецкая проверка почти ничего не грозит. По документам они с Костей – обычные пехотные командиры. Самые обычные. Орден? У Власова их было несколько штук, даже Герои Советского Союза к немцам переходили, кажется… Так что примут, приветят. Кровью попытаются повязать. Согласиться, а потом… Евгений Афанасьевич прикроет, если что. Еще и какая-нибудь оперативная комбинация может выгореть. Выходит, что даже нужно переходить к казачкам. Немцы прибудут через день-два, за это время вполне можно будет успеть расстрелять десятка два красноармейцев. Или даже запытать до смерти.

Своими руками. Севку ведь и к этому готовили, его не стошнит при виде крови. Он сможет. Значит…

– Пошел ты в жопу, – сказал Севка и очень удивился.

Секунду назад он готов был просить пощады, а вот сказал совсем другое. И не чувствует огорчения. Сердце замерло разочарованно, а потом успокоилось. Решение принято – чего суетиться?

– Присоединяюсь к предыдущему оратору, – сказал Костя.

Грыша с шумом выдохнул, оказывается, он не дышал в ожидании. И похоже, выбор лейтенантов его полностью устраивает. Хотя и удивляет.

Младший урядник покачал головой и сел к столу. Налил в стакан самогона и залпом осушил.

– Уважаю, – с легким разочарованием произнес Учитель. – И даже не стану уговаривать. Я ведь вас правильно понял? Ваша фраза означала желание быть убитым? И даже способ казни вы не станете оговаривать?

– Мне повторить? – спросил Севка.

То, что руки связаны за спиной, – очень даже неплохо. Если они даже дрожать начнут (а они начнут, чего уж там), то видно не будет. Мелочь, конечно, но…

– Не нужно, вы были весьма конкретны. И если я прикажу содрать с вас кожу, то вы не станете причитать и проситься? Молча примете боль и смерть?

– Вряд ли, – вздохнул Костя.

– Что – вряд ли?

– Вряд ли получится без крика, – пояснил Костя. – Молча умереть я, пожалуй, не смогу… Сразу прошу прощения, но орать я буду от всей души. Не вижу причин сдерживаться.

– Теперь я присоединяюсь к предыдущему оратору, – сказал Севка.

Он прислушался к своим чувствам и с удивлением обнаружил, что почти не боится. Совсем не боится. Нет, от мысли, что вот через минуту с него могут начать сдирать кожу, в низу живота начинал тлеть огонек. Такой неприятный холодный огонек. Как в кресле стоматолога. Когда, казалось бы, еще есть возможность отказаться от лечения, просто сказать, что передумал, и выйти из кабинета. Но ты сидишь и смотришь затравленно на блестящую штуковину в руке врача, видишь, как она приближается к тебе, а ты даже зубы сжать не можешь…