Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

Комната была заставлена полками, на которых лежали книги. В нише — такономэ — висел свиток со стихотворением — один из нескольких, которые сменяли друг друга в соответствии с временами года. В честь учителя в курильнице, стоявшей у письменного стола на подставке из тикового дерева, всегда тлела особая ароматная смесь.

Теперь в ее родном доме живет кто-то другой. Чужие свитки висят в этой такономе. Книг больше нет. Но уцелело самое хрупкое — непрочное, как пузырек на воде, воспоминание об этой комнате и радостном нетерпении, которое Кошечка пережила в ней.

На уроках каллиграфии дочь князя Асано забывала обо всем, погружаясь в мир штрихов и изгибов, слушая немые голоса символов. В отличие от большинства девочек, она изучала и китайские иероглифы, которыми пользовались мужчины и ученые, и переносные значения каждого из тысяч значков, терпеливо вникая в связанные с ними понятия.

Даже в середине зимы, когда пальцы княжны Асано мерзли так, что она едва удерживала в них кисть, девочка сидела на татами весь час Козы и половину часа Обезьяны, поджав под себя одетые в таби ноги и держа спину идеально прямо.

Однажды она дрогнула — едва заметно наклонилась вперед, на едва уловимое мгновение. Но учитель, сидевший по другую сторону письменного стола, заметил это и с большим огорчением взглянул на ученицу.

— Молодая госпожа сегодня не готова учиться. — Он встал, шурша своими серыми шелковыми одеждами, печально поклонился и ушел. Маленькая княжна безутешно проплакала весь вечер. Больше она ни разу не покачнулась во время учебы.

«Сидеть в свете лампы перед раскрытой книгой и беседовать в мыслях с людьми прошлого — выше всех удовольствий», — вспомнила Кошечка любимое стихотворение своего учителя-каллиграфа. Она встряхнула головой, чтобы прогнать воспоминание об этой комнате — пусть оно подождет до тех пор, когда Кошечка сможет расслабиться.

— Старшая сестра… — окликнула она Касанэ, жалея, что прерывает ее урок. — Мы должны вернуться на дорогу.

— Может, нам лучше сегодня переночевать здесь? Мы могли бы всю ночь поддерживать огонь, чтобы отпугнуть чертей. — Хижина уже стала казаться Касанэ едва ли не раем. Словно родной дом.

— Как мне быть, как быть? Отвести домой и укрыть в горах свое старое тело! — прочла Кошечка строки сумасшедшего поэта с Холодной горы.

— Да, хорошо бы!

— Мы жили бы тут, как Кандзан и Найденыш… — На мгновение Кошечка позволила себе помечтать. — Две безумные подруги с этой горы.

— Да, вы правы, госпожа!

Кошечка вздохнула: эта мечта являлась искушением и для нее. Она тоже боялась дороги Токайдо и ее опасностей. Вернуться туда было все равно что снова окунуться в ледяную воду здешнего пруда. Кошечка позавидовала Кандзану с его хижиной на Холодной горе и вспомнила, как он описывал свой высокогорный приют.

Трудно объяснить.

Как высоко я живу.

Там, на деревьях,

Облака вместо листьев,

Дождь, подземные толчки.

— Дровосеки могут вернуться сюда, — наконец сказала Кошечка. — Ты можешь остаться здесь, старшая сестра. Так будет лучше для тебя. Но я должна идти дальше.

— Конечно. Простите меня за глупость. — Касанэ сгорала от стыда: она совсем забыла о том, что госпожу ждал на южном острове любимый.

Своей метелкой из бамбуковых листьев Касанэ стерла все, что было написано на земле перед хижиной. Кошечка в это время наполнила две бамбуковые фляги водой из трубки и заткнула их вырезанными заранее деревянными пробками. Одну флягу она отдала Касанэ, а другую привязала к своему поясу полоской из бамбука. Потом Кошечка надела шляпу, которую сплела для нее Касанэ. Завязку-полоску ткани, оторванную от подола одежды Касанэ, Кошечка скатала, продела под подбородок, потом пропустила в бамбуковые кольца, висевшие у нее под ушами. После этого она перекрутила завязку, чтобы та не скользила, и связала ее под нижней губой.

— Жизнь человека как гриб, что вырастает утром, — Кошечка низко надвинула шляпу, скрывая лицо, — она возникает на рассвете и увядает еще до темноты. Нам дан очень короткий срок, но за это время мы должны сделать все, что можем.

— Да, госпожа.

Кошечка опустила пояс на бедра, взяла свой посох, глубоко вдохнула и пошла по крутой тропинке, протоптанной дровосеками, вниз, к Токайдо.

В сумерках она и Касанэ шли мимо полей и крестьянских домов. Беглянки остановились отдохнуть под старой сосной у обочины дороги и стали смотреть на людей, которые торопливо пробегали мимо них, спеша оказаться под крышей до темноты. После одиночества в горах этот людской поток казался Кошечке чем-то фантастическим, словно она вошла в театр в середине представления.

Посреди дороги стоял нищий, выглядевший как горный отшельник: волосы и борода его были взлохмачены, одежда изрядно поизносилась. Он опирался на два костыля из веток с развилками на концах, которые поддерживали его под мышками. В развилки была подложена солома. Порванные и изношенные штаны нищий высоко закатал и подвязал, так что стали видны ноги, скрюченные и шишковатые, как сучья терновника. В ладонь, сложенную трубочкой, было налито масло, в нем плавал горящий фитиль. С сумасшедшим блеском в глазах отшельник читал сутры, фитиль горел, масло в голой ладони нагревалось все сильнее.

Кошечка задержалась. Она собиралась отдать свои последние деньги какому-нибудь бедняку, который явно терпит большую нужду, а не первому попавшемуся сумасшедшему, к тому же, возможно, и обманщику. Но ей поскорее нужно было избавиться от этих монет. Увертываясь от толчков носильщиков каго, Кошечка перебежала через дорогу, вынула из рукава двадцать медных монет и бросила в стоявшую в дорожной пыли чашу для подаяний. Нищий не прекратил петь, он даже ничем не показал, что заметил Кошечку или ее дар, зато за своей спиной она услышала испуганный вздох Касанэ.

— Их все равно было слишком мало, старшая сестра. Мы должны помнить о голове крысы и шее быка.

— О еде?

— Нет, — Кошечка улыбнулась, представив себе суп из головы крысы и шеи быка. — Мы должны перестать волноваться из-за частностей вроде того, что будем есть и где будем спать.

— Да, младший брат, — покорно согласилась Касанэ, но ее голос звучал неуверенно: ее желудок сильно требовал ужина.

— Великий мастер боя на мечах Мусаси писал, что когда мы обращаем слишком много внимания на частности, они загромождают наш ум. Нужно расширить свое сознание — думать сразу и о голове крысы, и о шее быка.

— Как скажешь, младший брат.

Кошечка повернулась лицом к западу, где на фоне последних пятен догоревшего заката был виден изящный конус — силуэт горы Фудзи, и зашагала дальше, к