Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

для обивки двери. Оконный и дверной прибор был железный луженый. Окна завешивались суконными или тафтяными завесами. В переднем углу мыленки всегда стояли икона и поклонный крест. Так, в 1692 г. в мыленку царевен меньших выменен был образ Богородицы и медный крест – поклонный.

Когда мыльня топилась, т. е. изготовлялась для мытья, то посреди нее ставили две липовые площадки (род чанов или кадей ушата в четыре), из которых в одной держали горячую, в другой – холодную воду. Воду носили в липовых изварах (род небольших ушатцев или бадей), в ведрах и в шайках[160], наливали медными лужеными ковшами и кунганами, щелок держали в медных же луженых тазах. Квас, которым обливались, когда начинали париться[161], держали в туезах – больших берестяных бураках. Иногда квасом же поддавали пару, т. е. лили его в каменку на раскаленный камень спорник. Нередко для того же употреблялось и ячное пиво. Мылись большею частью на свежем душистом сене, которое покрывали для удобства полотном и даже набивали им подушку и тюфяки. Кроме того, на лавках, на полках и в других местах мыленки клались пучки душистых, полезных для здоровья трав и цветов, а на полу разбрасывался мелко нарубленный кустарник – можжевельник, что все вместе издавало весьма приятный запах. В течение 1699 г. в царские мыленки отпущено было с подмосковных лугов сена мягкого шестнадцать копен мерных с полукопною. Веники составляли также одну из самых необходимых вещей в мыленках, поэтому на всех крестьян подмосковных волостей положен был оброк вениками. В течение года обязывались доставить про царский обиход: крестьяне Гвоздинской волости – 320 веников, Гуслицкой – 500, Селинской – 320, Гжельской – 500, Загарской – 320, Раменской – 170, Куньевской – 750, с. Новорожественного – 130; всего 3010 веников. Впрочем, не всегда этот оброк поставлялся натурою: крестьяне нередко платили мовным истопникам вместо веников деньгами – по 23 алт. 2 ден. за сотню. Для отдохновения после мытья и парки в мыленке стояли скамьи с подголовками, а на лавках клались иногда мовные постели. В 1670 г. в мае в мыленку царя Алексея была сряжена «мовная постеля из лебяжьего и гусиного пуху в камчатой желтой наволоке; в ней зголовье (подушка) в такой же наволоке и под постелю бумажник (матрац) в червчатой камчатной наволоке, набитый хлопчатою бумагою». В ночное время мыленка и мовные сени освещались слюдяными фонарями. Для стока из мыленки ненужной воды проводились желоба, а если мыльня находилась в верхнем этаже хором, то пол в ней и по стенам до лавок выстилали свинцовыми досками, которые по швам спаивались.

Глава III

Государев двор, или дворец

Значение и честь государева двора. – Приезд ко дворцу. – Кто пользовался свободным входом. – Запрещение входить во дворец меньшим чинам. – Воспрещение входить с оружием и в болезнях. – Нарушение чести государева двора непригожим словом. – Значение царских палат в отношении разных придворных обрядов, торжественных приемов и собраний и в домашней жизни государя; значение: Грановитой, Средней Золотой, Царицыной Золотой, Столовой, Панихидной, Ответной, Государевой комнаты, или Верхней Золотой, и Передней. – Значение крылец. – Постельное крыльцо как площадь или сборное место дворянства и вообще служилых людей. – Дела о нарушении чести государева двора как характеристика царедворческих нравов в XVII столетии.

В древнейшее время великокняжеские дворцы, без сомнения, не имели еще того значения, какое в XVI и XVII столетиях принадлежало дворцу московских государей. Народ чествовал княжее жилище как место, где давался общественный суд, общая земская правда, где жил начальник дружины, «страж Русской земли», главный вождь ее в битвах с врагами. Большого значения в древности княжий двор еще не имел, потому что первоначально и самое значение великого князя, как мы говорили, определялось более кормлением, полюдьем, т. е. правом на известные земские доходы, нежели политическою силою и властью как самодержца земли.

Последнее значение получили уже московские князья. В Москве княжеский дворец из простой вотчиннической усадьбы постепенно становится освященным и недоступным жилищем великого государя. Особенно в XVI столетии, когда учение о царском сане и высоте царского достоинства распространилось и утвердилось не только практически, но даже и посредством ученых справок и литературных толкований и разъяснений; в это время на все, окружающее государеву особу, легла печать недосягаемого величия и благоговейного освящения. Русь переставила свои обычаи, как говорили в то время люди, испытывавшие на себе влияние этого переворота в поступках и значении московских государей.

Под влиянием византийских идей и обычаев, живым представителем которых была Софья Палеолог и окружавшие ее греки, московский государь не только вполне сознал свое царственное значение, приняв титул Царя всея Руси, но и облек это значение в соответственные царские формы… Новое устройство двора, установление новых придворных обычаев и торжественных чинов, или обрядов, по подобию обычаев и обрядов двора византийского, навсегда определили высокий сан самодержца и отдалили его на неизмеримое расстояние от подданного. Все это, однако ж, не пришло вдруг, а водворялось постепенно, с жизненною последовательностью. Так, например, если верить свидетельству Контарини, который приезжал в Москву к великому князю Ивану Васильевичу в 1473 г., т. е. спустя только год после приезда к нам Софьи Палеолог, придворные церемонии носили на себе еще характер первобытной простоты, напоминавшей древние княжеские отношения. Контарини пишет о своем приеме следующее: «Прибыв во дворец за несколько времени до обеда (говорит он), я был введен в особенную комнату, где находился государь с Марком и другим своим секретарем. Он сделал мне весьма ласковый прием и в самых приветливых выражениях поручил уверить светлейшую нашу Республику (Венецианскую) в искреннем его дружестве, которое он и на будущее время сохранить желает, и присовокупил к тому, что охотно отпускает меня в отечество и готов сверх того сделать в пользу мою все то, что я почту для себя нужным. Когда великий князь говорил со мною, я из учтивости отступал назад, но он всякий раз сам подходил ко мне и с особенною благосклонностью выслушивал ответы мои и изъявления моей благодарности. Таким образом проговорил я с ним более часа…»[162] В 1488 г. великий князь Иван Васильевич, принимая цесарева посла Николая Поппеля, «поговорил с ним о тайных делах в Набережной горнице, поотступив от бояр». Другое посольство, Юрья Делатора, в 1490 г. также правилось без особенной недоступности, соображаясь, впрочем, с тем приемом, какой оказан был императором Максимилианом нашему послу. «Великий князь, встав, да вопросил его (посла) о королеве здоровье, да и руку ему подал, стоя, да велел ему сести на скамейку проливу себя близко…» Положим, что это была честь великая, как обозначено и в современной записке; но во всяком случае мы должны заметить, что