Мор Йокаи - Когда мы состаримся

— Теперь узнаешь, ты, палач?

На помощь звать было бессмысленно. За дверьми наяривали во всю мочь, криков никто не услышал бы. Были у схваченного и особые причины не поднимать шума.

— Да в чём дело? Чем я тебе не угодил? Чего ты бросаешься на меня?

— Чем не угодил? — повторил напавший и так скрипнул зубами, что Шарвёльди мороз подрал по коже. Ужасный звук — этот скрежет зубовный. — Чем не угодил? И ты ещё спрашиваешь? Не ты, что ли, ограбил меня?

— Я? Ограбил? Опомнись! Отпусти моё горло. Я и так в твоих руках. Давай поговорим спокойно! Что с тобой?

— Что со мной? Да не прикидывайся! Не видел, что ли, позавчера вечером этот шикарный фейерверк? Как стог за рощей горел, а потом порохом разметало огонь и не осталось у дурня Котофея ничего, кроме большой чёрной ямы.

— Это я видел.

— Ты и поджёг! — зверем взревел цыган, высоко занося блистающий нож.

— Ну-ну, Котофей! Приди в себя. Зачем мне было поджигать?

— Затем, что никто другой не знал, где мои деньги спрятаны. Кто ещё мог знать, что у меня деньги есть, кроме тебя — тебя, кто в ивняке мне бумажки на золото и серебро обменивал. Маленькие бумажки — на серебро, большие — на золото. Какую на сколько, какая чтó стоит, — это уж твоё было дело, тебе было известно, не мне. Ты знал, как я деньги добываю. Знал, что деньги коплю и зачем. Я тебе рассказал, что у меня дочь в дворянском доме живёт, и там над ней потешаются. Герцогиней величают, пока молода, а красой её натешатся — выбросят, как ненужную тряпку. Вот кого я выкупить хотел! Её! Горшок серебра набрал уже, кувшинчик золота. В Турцию или в Татарию хотел её увезти, в языческие края. Там бы она настоящей герцогиней стала, цыганской герцогиней! И буду грабить, убивать, вламываться в дома, покуда полный горшок серебра не накоплю, полный кувшин золота. Моей барышне-цыганке нужно — на приданое. Нет, вам её не оставлю, бледнолицым, куклам фарфоровым. Туда увезу, где не твердят на каждом шагу: «Посторонись, цыган!» — да: «Пошёл, цыган!», «Руку целуй, цыган», «Жри падаль, цыган», «У, цыган!..»

— Котофей!

— Что вякаешь? Заткнись! Горшок серебра, кувшин золота подавай!

— Ладно, Котофей, получишь свои деньги. Горшок серебра, кувшин золота. Только дай мне тоже сказать! Не я твои деньги унёс; не я стог поджёг.

— А кто же?

— Те, напротив.

— Топанди с молодым барчуком?

— Определённо, они. Позавчера я видел их на канаве в лодке, к болоту поплыли, а когда вернулись, стог уже вовсю горел. Оба с ружьями, но выстрелов я не слышал, ни единого. Значит, не на охоту собрались.

— У, леший их обоих возьми, холера им в бок!

— Вот как, наверно, было: барчук в твою дочку влюбился, а она, конечно, выболтала ему, что ты деньги копишь. Взял барчук и дочку твою, и деньги, пустой горшок тебе вернёт.

— Значит, его убью!

— Что ты сказал?

— Убью, будь он хоть сам сатана! Я ему уже пригрозил однажды, когда мы столкнулись первый раз. Но теперь уж попробую его кровушки! И пёс старый тоже там был?

— Топанди-то? Как же, вот лопни мои глаза! Они вдвоём поехали, даже собаки не взяли; вон там, по-за садами. Я долго им вслед смотрел — и подождал, пока вернутся. Они, они, вот тебе крест!

— Тогда обоих убью!

— Смотри, поосторожнее! Они оба зубастые!

— Что мне смотреть? Я целую ватагу собрать могу, коли захочу. Целую деревню разграбить среди бела дня! Вы тут ещё не знаете, кто такой Котофей!

— О, я-то хорошо знаю, кто ты такой, — сказал Шарвёльди, трепля разбойника по смуглой щеке. — Мы с тобой старые знакомые. Ты не виноват в содеянном тобой, за всё в ответе общество. Оно было нападающей стороной, ты только защищался. Поэтому я всегда был за тебя, Котофей.

— Ты не крути мне тут! — перебил цыган в сердцах. — Какой я есть, такой есть. Разбойник так разбойник. Мне это звание нравится.

— Но ты не с преступным умыслом грабил, пойми, а чтобы дочь вызволить из омута греха. С высокой целью, Котофей. И не у всех брал, с разбором грабил.

— Будет тебе меня выгораживать, сам будешь в аду оправдываться перед нáбольшим, ври ему, сколько влезет. А я и был и есть разбойник, крал, убивал. И попов тоже грабил. И сейчас пойду убивать.

— Я за душу твою помолюсь.

— Помолись, помолись. Твоя молитва стоит моей. Деньжонок лучше отвали — людей набрать! Им задаток нужен.

— Отвалю, Котофей, отвалю. Не серчай, Котофей, я ведь тебя люблю, ты же знаешь. Никогда я тебя не презирал, как другие. Всегда с тобой приветливо разговаривал, а укрывал сколько раз. Небось у меня не посмели тебя искать.

— Хватит языком молоть. Деньги давай!

— Даю, Котофей. Подставляй шапку!

С этими словами Шарвёльди подошёл к железному шкафу, закрытому на несколько замков, и стал отпирать их один за другим. Потом, поставив свечу рядом на стул, поднял тяжёлую дверцу.

У разбойника зарябило в глазах. Целая груда серебра высилась в шкафу, хватило бы на несколько горшков.

— Чего дать? Билетов или серебра?

— Серебра, — ответил цыган шёпотом.

— Шапку подставляй, говорю!

Взяв нож в зубы, Котофей обеими руками поднёс свою баранью шапку к шкафу, ровно мешок.

Шарвёльди запустил руки в серебро… и вытащил из-под него двуствольный пистолет, который поднёс цыгану к самому носу, взведя оба курка.

Неплохо придумано для подобных случаев: в куче талеров спрятать пистолет.

Разбойник отпрянул, от неожиданности даже всхрапнув и забыв вынуть нож изо рта. Так и застыл, откинувшись назад с ножом в зубах, с выкаченными глазами и выставленными вперёд руками.

— Видишь, — сказал Шарвёльди спокойно. — Могу и застрелить. Очень просто. Ты целиком в моей власти. Но обманывать я тебя вовсе не хочу, можешь убедиться. Держи шапку и забирай деньги!

И, положив пистолет рядом, Шарвёльди выгреб из шкафа пригоршню талеров.

— Гром тебя разрази за такие шуточки, — выдавил цыган сквозь зубы, в которых ещё оставался нож. — Зачем пугаешь человека? Чтоб тебя совсем!

Он не мог унять дрожь. При виде заряженного оружия всю его лихость сняло как рукой. Разбойник, он скорее дерзок, нежели храбр.

— Шапку держи!

И Шарвёльди бросил ему в шапку горсть талеров.

— Теперь видишь, что я не со страху тебя подбиваю? Убедился?

— Фу, разрази тебя гром! До чего напугал!

— Ладно, соберись с мыслями да послушай, что я тебе скажу.

Разбойник, разложив деньги по карманам, поднял брови и обратился в слух.

— Сам видишь: деньги твои украл не я, а то бы всадил сейчас две пули, одну в сердце, другую в лоб — да ещё сто золотых за это бы получил, которые за твою голову назначены.

Цыган улыбнулся застенчиво, будто похвалы выслушивал. Ему льстило, что его голову комитат оценил так высоко.