Покушение в Варшаве - Ольга Игоревна Елисеева

из-за пояса записку, невинно прикрытую цветами, сообщила она. – Спрячьте. Ну что вы, как остолоп! Готовы здесь же прочитать! Двигайте ногами. Держите подбородок прямо. Что за горе такое!

Жорж еле дождался окончания танца и проводил Катю к матери.

– Довольна? – вопросила Лизавета Андревна. – Позоришь нас и позоришь! Совсем от зависти помешалась. Сестра замуж идет, так ты места себе не находишь. Порола я тебя мало. Отец не давал. Все призывал вас без ремня воспитывать. Оленку можно было. Машу – туда-сюда. Но ты… Вернется, я ему покажу, чем дети без розги становятся!

Тем временем Жорж развернул заветный листочек. «Пригласите меня», – было выведено со всей возможной аккуратностью. Ни имени, ни подписи. От кого угодно, кому угодно. Оленка еще прибегла к печатным буквам. Конспиратор!

Жорж оглянулся и увидел вторую из девиц Бибиковых возле ее бабушки. Та победно рассматривала залу, словно считала по головам всех присутствующих внуков. Пятьдесят штук. Кому неясно, что она – пуповина всего московского родства? Всякому дому кума ли, сватья ли, теща ли, свекровь ли. С ней не шути.

– Ну что, девка? Отхватила жениха из первостатейных и рада? – вопросила старуха. – А что сестру обидела, о том и заботы нет? Не по обычаю. Глядит-ка, как Катька бесится! Хоть за басурманина скакнуть готова. Даром что чужого закона, зато принц!

Оленка слушала вполуха. Князь Белосельский остался в Петербурге. Да и не мил он ей вовсе… Но вот был же другой, о котором девушка и думать не думала, пока Катя не спросила. Что будет, когда отец узнает?

Мадемуазель Бибикова нашла глазами Жоржа и слегка подняла руку в белой перчатке до локтя. Ей страшно тяжело далось движение пальцев, точно она помахала ему или поманила к себе.

Молодой человек тотчас понял, приблизился и пригласил на котильон. В меру быстрый, но есть минутка и слово сказать.

Полковник Александер тем временем решил покинуть зал и освежиться в смежном, где почти не было народу. Стоило ему взять с подноса лакея стакан ледяной воды – где они только ее охлаждают? – как к нему подошел доктор Мирза-баба, с которым Джеймс был хорошо знаком еще в Тебризе.

– Мне нельзя говорить с вами, – быстро прошептал тот. – Вы всегда были добры к нам. Не сердитесь, что мы не отдаем вам визиты вежливости. Приставленный к нам офицер сказал: «Мы принимаем вас, британцам нечего в это мешаться. Если хотите идти, то с вами пойдет полицейский капитан». Мы практически под замком и можем покидать дворец, только когда нас куда-то ведут.

«Ничего удивительного в сложившейся обстановке», – подумал Джеймс. Но вслух выразил негодование.

– Однако я не за этим вас нашел, – продолжал врач. – Вчера нас посещал секретарь вашего посольства в Петербурге сэр Кеннеди. Осведомился о нашем положении, не желаем ли мы чего. Обещал во всем содействие. Но мы не доверяем ему, как вам. Мы его не знаем. Он сказал, что нам лучше не видеться с вами, не принимать от вас советов…

Александер несколько минут молчал, обдумывая сказанное.

– В таком случае примите последний.

Доктор сделал внимательное лицо.

– Обсуждайте каждый шаг между собой. И только между собой. Вы не дети, положитесь на собственный разум. Не верьте ни деньгам… да-да, ни деньгам… ни посулам от чужих. Вам никто не хочет добра. А цель у вас – не бросить свою страну в огонь, – полковник помедлил. – И держитесь как можно ближе к генерал-губернатору, не покидайте его дом без надобности… и как можно дальше от толпы черни.

До перса не сразу дошел смысл последней фразы.

– Но разве…

Джеймс остановил его знаком.

– Я могу много плохого сказать о здешних властях. Но они никогда не опустятся до того, что случилось в Тегеране. Верьте мне, они этого не хотят. И будут защищать вас полицией, пожарными, если надо – войсками столичного гарнизона.

Мирза-баба чуть побледнел. Видимо, уверения сэра Кеннеди были иными.

– Вы все сказали о наших властях.

«Боюсь, что и о своих», – вздохнул Джеймс.

– Удачи.

Ему было крайне неприятно признать, что единственная сторона, которая выиграет от неизбежного открытия второго фронта на Кавказе, – его кабинет. Что смерть персидского принца здесь, в Москве, от несчастного случая, яда или праведного гнева черни, закроет двери для любых переговоров и разожжет пламя, которое его непосредственный начальник посол Макдональд так старался потушить.

«Так вот зачем Кеннеди прибыл в Москву, – догадался полковник. – Помимо дурочки-фрейлины у него еще дела. Но Москва – не Тегеран. Ни духовенство, ни чернь не получают от нас денег. Высшие чины не на нашем пансионе…» Солдатская склонность нынешнего кабинета к авантюрам способна была взбесить и не такого опытного резидента, как Александер. Еще большей авантюрой, чем убийство в Тегеране, представлялась вспышка в Москве. Нападение на него вовсе не случайно. И, как ни горько признать, исходит вовсе не от Голицына. «Не уеду!» – решил Джеймс. Премьеры приходят и уходят, а интересы остаются. Полжизни проведя на Востоке, он понимал, что негибкость политиков компенсируется усилиями профессионалов.

* * *

Варшава

Дарья Христофоровна никогда не страдала отсутствием самомнения. Помнится, брат вынужден был придерживать рукой челюсть еще в 1822 году, когда на конгрессе в Вероне она без тени смущения внушала Меттерниху:

– В своей стране, сударь, я очень знатная дама. Я стою выше всех по положению при дворе. А главное, я по-настоящему близка августейшим особам, поскольку принадлежу к императорской семье.

– Долли, ты в своем уме? – тогда спросил у нее Шурка. – Воспитанники – не дети.

И в ответ получил только неопределенное движение рукой.

– Подумаешь, кто разбирается в наших связях?

Но Меттерних разбирался. Он просто позволил любимой женщине насладиться этим маленьким лукавством, потому что был восхищен и очарован ею. Ведь она и сама – царица!

К своему двору княгиня Ливен писала то об интимной дружбе с королем Георгом IV, фаворитку которого маркизу Каннингем сопровождала к распутному двору короля-гуляки в Брайтоне. То о нежных признаниях монарха ей самой: «Небеса создали нас друг для друга, ваши вкусы станут моими, ваших врагов запишите на мой счет…» Далее король распахивал перед ней дверь в свою спальню, где над кроватью висел ее портрет кисти Лоуренса.

Дипломаты всегда набивают себе цену. Почитать их, так монархи стран аккредитации только и советуются что с ними, забыв своих дураков-министров. Так у Долли и выходило: «В Виндзоре в этом сезоне царили роскошь и элегантность. По утрам король заходил в мои покои, чтобы украсить их моими любимыми цветами, – белые туберозы распускались прямо на моем столе, пока мы пили чай. Прислуга по его приказу шептала мне так, чтобы не слышал муж, от кого они присланы. В королевскую гостиную вела прелестная галерея окнами в сад, там его величество всегда поджидал меня, чтобы поздороваться по-домашнему, прежде чем наступит час официальных приветствий. Не знаю, что рассказывают о неотесанной грубости этого монарха на континенте, со мною он всегда любезен и стремится меня позабавить».

И далее в том же духе. Александр Христофорович давно привык к тому, что нужно делить надвое. Но тут сколько нужно поставить в знаменатель? Мудрено ли, купаясь в комплиментах себе самой, проворонить сведения о Тегеране? Он говорил, он предупреждал! Но в ответ: «Во время малых приемов в гостиных я всегда занимаю самое привилегированное место, храбро восседаю на ступеньках