Луи Буссенар - Секрет Жермены

Девять часов… Берта рыдала, кусая платок, чтобы заглушить звуки и не разбудить Марию и Мишеля, — оба опять заснули.

Послышался стук быстро едущего экипажа, он остановился около их двери. Сестры бросились к окну и успели увидеть лишь край юбки женщины, быстро скрывшейся в подъезде.

Зазвонили в дверь.

Жермена открыла и увидала мадемуазель де Мондье. Она была так бледна, вид у нее был такой убитый, глаза такие заплаканные, что портниха почувствовала сострадание к дочери ненавистного ей человека.

Войдя, гостья не села, а прямо-таки упала на стул.

Вежливо поклонившись, Жермена не решалась ни о чем спросить, а Сюзанна молчала.

Наконец она спросила:

— Вы уже начали?

— Да, мадемуазель, все готово к примерке.

— Оставьте работу, мне не нужен этот туалет, я приехала, чтобы отказаться от заказа.

Жермена, поняв, что теряет последнюю надежду, и сейчас безразличная к чужому горю, не смогла удержаться и воскликнула:

— Какое несчастье!

Это можно было понять по-разному — и как сочувствие заказчице, — но Сюзанна поняла, о чем речь, и, не обидевшись, ответила:

— Но ведь вы трудились, я оплачу работу. — И, видя, что Жермена из гордости намерена отказаться, попросила: — Пожалуйста… Прошу вас… Я так хочу!

При взгляде на прелестный туалет, подготовленный к примерке, в ней пробудилась женщина, она воскликнула:

— Это изумительно красиво! Какой у вас талант! Я бы выглядела неотразимой в таком платье. Но я его не надену… Я не буду больше наряжаться… Никогда…

И Сюзанна горько заплакала.

Несмотря на ненависть к ее отцу, Жермена, тронутая горем девушки, сказала:

— Вы страдаете… скажите, мы не могли бы чем-нибудь вам помочь? Мы сами очень несчастны, но, может быть, все-таки сумели как-нибудь облегчить ваше горе.

Сюзанна совсем пала духом, но все-таки почувствовала искреннее участие этой женщины, участие бедняка, не имеющего ничего, кроме своего доброго сердца, способного сострадать даже богатому виновнику его невзгод.

Мадемуазель судорожно сжала руку Жермены и сказала прерывающимся голосом:

— Благодарю вас!.. Я страдаю… Это правда… Я гораздо… несчастнее вас!

Жермена спокойно спросила:

— Вы так думаете? Ну что ж. Я не скажу вам ничего о своей погибшей юности, о жизни, разбитой ужасным преступлением, какое может заставить возненавидеть все человечество… А сейчас… здесь мой жених, больной… разоренный… безумный; он тоже жертва преступления. В соседней комнате лежит умирающая младшая моя сестра. Берта, третья из нас, плачет о своем возлюбленном, неизвестно куда пропавшем сегодня ночью. И я одна, чтобы их поддерживать, ободрять, помогать им жить, бороться с нуждой, что преследует нас… с безработицей, которая нам угрожает. А теперь скажите, мадемуазель де Мондье, кто из нас двоих несчастнее.

При этих жестоких словах, сказанных ровно и медленно, с чувством собственного достоинства, Сюзанна почувствовала стыд и одновременно глубокое сочувствие, она проговорила тихо:

— Извините меня. Я думала обо всем этом, однако не представляла себе, что можно терпеть и вынести такие страдания, какие достались вам. Я испытываю к вам большую, искреннюю симпатию и прошу принять от меня нечто гораздо меньшее той доброты, что вы мне дали с истинным великодушием. Я богата, так позвольте предложить… нет, нет, не как милостыню, вы же не примете ее, а одолжить сумму, достаточную, чтобы вы могли облегчить судьбу любимых вами… Это все, чем я могу отблагодарить вас за сострадание, и я навсегда останусь вашей должницей.

Жермена, уже смягчившаяся под влиянием невольной взаимной симпатии к Сюзанне, при этих словах вспыхнула, поднялась и почти жестоко сказала:

— От вас… Никогда!.. Лучше нищета… Лучше болезнь!.. Лучше смерть!..

— Вы меня ненавидите?

— Вас — нет. Но если бы вы знали… Нет… Я ничего больше не скажу, только помните, что от вас я никогда не приму того, что вы предлагаете, даже ради спасения моих любимых.

— Я не понимаю, и я хотела бы…

Берта сорвалась с места — открывать на звонок. И как тогда, когда на улице Пуше они ждали мадам Роллен, умиравшую в госпитале, вошел служащий «Общественной благотворительности».

При виде его Берте вспомнился весь ужас того утра, она заговорила словно в бреду:

— Жан. Мой Жан… в госпитале… ранен… умер, может быть… как мама. Скажите, месье, вы из-за него пришли?

Человек, привыкший встречаться с людским горем, спросил тоном вежливого участия:

— Здесь живет месье Жан Робер, по прозванию Бобино?

— Да, здесь, — ответила Жермена. И подумала: «Он сказал: живет, а не жил».

— О Господи!.. Что с ним случилось? — спросила Берта, помертвев.

Посланный ответил:

— Месье Робер этой ночью подвергся нападению бродяг и доставлен в госпиталь Милосердия.

— Раненый? Ради Бога! Что с ним?

— Я не могу знать, мне только поручено уведомить о случившемся и сказать, что вы можете к нему прийти. Когда я уходил, он был жив.

Сказав это, служащий поклонился и ушел.

Когда Берта узнала о своем несчастье, в ней проснулось мужество.

— Жермена! Сестра! Бежим скорее туда! Нельзя терять времени, ведь он сказал, что Жан еще жив!

Послышался страдальческий голос Марии, она звала старшую сестру.

И Жермена, разрываясь между больной и женихом, потерявшим рассудок, сказала Берте:

— Иди одна, ты видишь, я не могу. Кто тогда с ними останется?

— Я ухожу! Господи, помоги! Спаси его!

Сюзанна оглядела несчастных, на кого наваливался груз новых страданий.

— Это ваш жених, тот, о ком вы беспокоились?

— Да, — сказала Берта, идя к выходу.

— Мой экипаж у дверей, я велю кучеру, чтобы он отвез вас, и подожду здесь вашего возвращения, — сказала мадемуазель де Мондье. — Примите мое предложение, не откажите мне хоть в этом. Или лучше я поеду вместе с вами и привезу вас назад. Пожалуйста! Располагайте мной.

Жермена, побежденная и тронутая участием, проговорила тихо:

— Я принимаю… для моей сестры и для него… эту услугу. Благодарю, мадемуазель… Благодарю!

Девушки сошли вниз, сели в экипаж, и Сюзанна, вместо того чтобы назвать кучеру адрес госпиталя, сказала:

— Улица Данфер-Рошеро, двенадцать-бис, и как можно быстрее.

ГЛАВА 22

Когда ему нанесли удар в спину, Бобино не упал и не стал звать на помощь. Он не мог повернуться лицом к тому, кто его ударил, потому что увидел, как спереди, подняв нож, надвигается другой враг.

Легко было догадаться: это сообщники и, несмотря на то, что Бобино был один и, может быть, тяжело раненный, он твердо решил сопротивляться. Чувствуя, что наступающий спереди сейчас ударит его, Бобино стремительно нагнулся и так же мгновенно прижался всем телом к врагу, схватил его обеими руками за глотку и принялся душить.